Истины на камне

— Значит, зло теперь дремлет, чтобы дождаться своего часа… И вы терпели такое положение вещей: нижние — элита, верхние — рабы?

Старик опять покачал головой с выражением досады. Заметно было, как тепло покидает его мощное тело, — он кутался в плед и все глубже оседал в кресле, все ниже клонился к коленям. Я не мог дальше мучить его — последнего из расы Высокомерных. Они носятся в холодных глубинах вселенной, лишенные доброты, и никому, в сущности, не нужны, даже самим себе. Их болезнь — плод душевной усталости, они высохли и окаменели, подобно дереву, лишенному воды.

— У меня все, старик Карри!

Он кивнул вяло и не поднял головы: ему надо было собраться с силами. Я ждал.

Брат мой Скала метнулся к моим ногам, прихватив мешок на всякий случай, потому что стена за его спиной начала раздвигаться с легким скрипом. В проеме был сперва мрак, следом свет над нами притух и зажегся где-то за стеной, мы увидели прозрачные квадратные коробки, поставленные одна на другую, словно книжные полки. Внутри коробок пенилась, вздымаясь и опадая, жидкость, напоминающая тесто или сосновую смолу, сквозь вязкую эту пасту просматривались контуры человеческих тел. У меня меж лопаток пробежал морозец — зрелище было жутковатое, если добавить, что тела шевелились вместе с жидкостью, — они то поднимались в коробках, ложились на дно, поворачивались то лицами к нам, то спинами.

— Я близок к разгадке! — сказал старик. — Они будут спасены.

Я почувствовал себя в ту минуту маленьким, никчемным и слабым, но сразу мысли мои побежали по другому кругу. Великая цель нужна, наверно, для тех, кто наделён способностью мыслить и полезно действовать, но гордыня заносит человека иногда так высоко, что он лишается способности удивляться самому чуду жизни. Эти желтые люди из далеких далей не вызывали во мне сострадания — скорее вызывали досаду. Они кочуют от звезды к звезде в погоне за ускользающей истиной, как за солнечным зайчиком, который не накрыть ладонью. Желтые люди никогда не изловят солнечный зайчик, их ждет тоска, отчаяние и бесплодность духа.

— Мне пора, Логвин. Ты положишь меня в пустую камеру.

Я подошел к старику, встал рядом с креслом.

— Ты будешь жить здесь, Логвин?

— Нет. У меня есть неотложные дела там, — я показал пальцем на овальный потолок комнаты. — И я не люблю темноты, старик.

— Тогда возьми вот это. — Карри вынул откуда-то из недр своего пледа шарик величиной с голубиное яйцо и протянул его мне на вытянутой ладони. Матовый шарик был тяжел и скользок. — Он даст сигнал, когда я проснусь. И ты придешь?

— Я приду.

— Не медли! Теперь подними меня.

Скала кинулся помогать мне, он поддержал ноги желтого старика, вдвоем мы еле затолкнули расслабленное тело в камеру и задвинули крышку. Я расслышал последние слова старика, произнесенные шепотом:

— Го — моя дочь, Логвин, рожденная здесь. Она не захотела класть меня в камеру. Попытайся спасти ее, она тоже любит солнце.

…Паста ползла через отверстие в торце прозрачной клетки, окутывала ноги скитальца, накрывала их тонкой пленкой и толчками двигалась дальше. Старик еще дышал, ресницы его вздрагивали, несколько раз он приподнимал голову на жестком своем ложе и наблюдал за тем, как тело его затягивает словно илом.

Вот и все!

Тело Карри закачалось и начало вращаться, как на вертеле. Зрелище было не из приятных. Я приказал автоматам:

— Закрыть хранилище.

Стена задвинулась мягко, светильники пригасли.

— В путь, брат мой!

— Мне тут не нравится, Хозяин!

— Мне тоже не нравится эта нора. В путь, брат мой! Наверх.

Глава семнадцатая

1

И опять я стою на бугорке перед деревней, опять толпа смотрит на меня с настороженным ожиданием. Какие слова нужны им, чем утешу я их, как вселю в них веру, что они вольны распоряжаться судьбой, что жизнь прекрасна и лишь раскованным трудом можно добыть благополучие и процветание? Черт возьми, совсем непросто говорить о простых вещах убедительно!

Совсем непросто!

— Ты сядь, Хозяин, и отдохни, — посоветовал мне Скала. — Отдохни: я с ними потолкую — ты не умеешь. Сядь!

Я послушно сел на теплый песок.

Скала выгнул грудь колесом, постоял некоторое время в позе оратора, которого должны и обязаны слушать: он снисходил до толпы.

— Пусть язык мой распухнет, пусть волосы мои упадут с головы, пусть ноги мои врастут в землю по колено, если я еще раз буду тратить на вас слова. Мой старший брат замкнул свои уста, потому что недоволен вами. Он велел передать: «У твоего народа, Сын Скалы, воин и потомок вождей, темные головы, у них большие уши. Головы им даны для того только, чтобы глотать пищу, а уши даны для того, чтобы ловить звук ветра». Когда мой старший брат сказал так, я заплакал от обиды за вас. Я долго ходил один и плакал, но я воин, и слезы мои высохли.

Несгибаемый Червяк Нгу ринулся на Скалу, оскорбленный, с копьем наперевес, но звонкой оплеухой был повержен ниц и отполз стеная. Воистину мой друг и брат — великий воин и умеет за себя постоять. Мне понравилось, как он, вроде бы между прочим, сшиб наглеца. Нгу вяло побили внизу и отбросили в сторону, чтобы, значит, не мешал. Добрый знак!