Источник

Так что следующие три месяца Хакохен изучал турецкий и в начале 1878 года явился в офис каймакама с прошением. К его удивлению, каймакам, высокий, худой турок на седьмом десятке, принял его и сочувственно выслушал его проблему. А ситуация была такова: каймакам знал, что через два месяца ему придется покидать Табарию, но больше никто этого не знал, не говоря уж о Шмуэле Хакохене. Так что правитель поводил маленького еврея за нос, выдоил у него немалые подношения и ушел с активной службы в отставку, не оставив ни одного письменного документа относительно продажи земли. Когда Хакохен убедился в этой двойной игре, он заодно узнал, что тот услужливый арабский попутчик, который посоветовал изложить проблему каймакаму, был двоюродным братом последнего и получил десять процентов от бакшиша.

Разочарование Шмуэля было так велико, что он был готов кончить все свои дела в Табарии, где процветали продажные чиновники, а сам он чувствовал себя в еврейской общине отщепенцем – не соверши он весной 1878 года паломничества в Иерусалим. Сам вид этого благородного города снова вдохновил его еврейской мечтой, а огромные каменные блоки стены храма напомнили ему о воджерском ребе – нет, он отправился в путь не ради приключений духа. В Иерусалиме он встретил нечто большее, чем память своего народа, – ему довелось разговориться с молодыми евреями из Польши и России, убежденными, что придет день, когда евреям представится возможность управлять своей страной; он встретил и других, которые предсказывали, что через несколько лет евреи Израиля будут говорить не на идиш, а на иврите, «как три тысячи лет назад с нами говорили пророки»; он встретил деловых людей, которые ставили заводы, и других, которые возводили дома за пределами городских стен; а как-то вечером, который надолго остался у него в памяти, он встретил шестерых молодых евреев, начавших строить еврейское поселение под Яффой.

– Мы назовем его Ворота Надежды, – сообщили они. – Оно будет первым из многих.

Один из собеседников повернулся к Шмуэлю:

– А ты сам откуда? Из Табарии? Вы там начали возводить какое-то поселение?

Эти ребята напомнили ему ту молодежь в Киеве, которые хотели возродить умирающий народ, и поэта в Бердичеве, мечтавшего о еврейской родине; столкнувшись с той неукротимой жизненной силой, которую эти евреи доставили в Палестину, он заново обрел свою решимость и ответил:

– Когда вернусь в Табарию, куплю землю… около Галилейского моря. И там мы поставим поселение. Кфар-Керем. – И, заново обретя уверенность в правоте своих действий, он вернулся в свое убогое жилище.

В 1878 году резиденцию правителя занял новый каймакам Фарадж Табари, и, когда Шмуэль рассказал ему о проделках его предшественника, который брал бакшиш за услуги, но так и не оказал их, чиновник обезоруживающе рассмеялся и пообещал: «Со мной ты получишь землю», – и эти сладкие слова Табари начали мучительный период в жизни Хакохена. Отмены, вранье, жульничество – все это теперь стало правилом в Табарии, в то время как в России евреи Воджа, решив, что Каган скрылся с их деньгами, строили планы всем вместе явиться в Акку. В раздражении Хакохен явился к каймакаму и спросил: «Когда я получу землю?» Но Табари всего лишь разгладил усы и сказал: «М-м-м… в таком серьезном деле мне лучше посоветоваться с мутасарифом в Акке», и Шмуэль понял, что опять потребуются деньги. А чтобы добраться до вали в Бейруте, нужно будет куда больше, не говоря уж о письме к султану.

К концу 1879 года, пусть это и кажется невероятным, Хакохен, этот скромный еврей из Воджа, тем или иным образом вовлек в решение своего дела семь разных чиновников Турецкой империи, но пока земля ему так и не досталась. Пустив в ход неотступное давление и раздавая взятки, число которых он уже не мог подсчитать, Шмуэль добился, чтобы эмир Тевфик в Дамаске согласился продать эти бесполезные акры за не столь уж чрезмерную сумму в девятьсот восемьдесят английских фунтов, но бакшиши, которые пришлось раздать, чтобы добиться его согласия, уже обошлись более чем в тысячу семьсот фунтов. А своего решения еще не вынесло турецкое правительство.

Тем не менее, Хакохен еще не потерял веры в каймакама Табари, потому что, как ни странно, этот вороватый араб относился к российскому еврею с откровенным дружелюбием. Как-то вечером, когда Шмуэль сидел в своей запущенной комнате, прикидывая, не бросить ли ему Табарию, он услышал приглушенные звуки шагов по каменной кладке и невольно бросил взгляд проверить, в порядке ли его тайники, где он хранил деньги. Едва он это сделал, как дверь распахнулась настежь и на него набросились восемь евреев в меховых шляпах, с пейсами и в длинных сюртуках. Они схватили его за руки и поволокли в суд раввината в той части города, где обитали ашкенази.