Источник

Готтесман еще раз просмотрел невеселые расчеты. Из 1214 евреев Цфата вооружены были лишь 140, и только 260 человек из всех были способны вести бой. Настоящая пропорция между еврейскими защитниками города и арабскими атакующими, к которым конечно же подойдет подкрепление, должна была составлять сорок к одному. Но удержать Цфат было жизненно необходимо для еврейских сил – только так можно было сохранить еврейское государство и победить в войне. Потому что Цфат занимал господствующее положение в этой гористой местности, защищая Тиберию и дороги в Акру, что понимали еще крестоносцы в 1100 году и мамелюки в 1291-м, – тот, кто владел этим городом, мог контролировать всю остальную Галилею. И теперь, в 1948 году, эта точка снова стала яремной веной окружающего района. Учитывая ошеломляющее превосходство арабских сил, с логической точки зрения Объединенные Нации должны были передать Цфат будущему арабскому государству, но если позволить ему остаться в руках арабов, то евреи будут обречены на исчезновение. Пока срок действия мандата подходил к концу, Цфат стал главной заботой евреев, живущих в этих местах, но на каждого из них приходилось по 11,1 араба.

В своих заметках он использовал современное написание названия города. Сафед произносился как Сфат, напоминая своим односложным звучанием слово «пункт». Как и все места в Галилее, этот укрепленный город имел много разных имен: первым было Сефф, затем Сефет, а потом Сафат; крестоносцам он был известен как Сафет, историкам – как Сафед, арабам – Сафад, картографам – как Тсафат, а еврейские националисты называли его Цефатом. Таким же образом Акра носила имена Акка, Акко, Птолемаида; для крестоносцев она была Сен-Жан-д'Акр. Но самое большое количество изменений претерпело море Галилейское. На первых порах его знали как море и называли Синнерет по схожести рисунка береговой линии с арфой, затем Киннерет, а потом Геннисарет, а дальше пошли Галилея, Тиберия, Тверия, Табария. Тирбериадис у крестоносцев, а для турок – Бар-Табария. Для англичан оно стало Галилейским озером, а потом – Ям-Киннерет с ударением на втором слоге второго слова.

Исидор Готтесман, приведя расчеты по Цфату в окончательный порядок, закрыл блокнот и откинулся на спинку стула. Он не сомневался, что попозже вечером, когда сюда явятся Тедди Райх и его лейтенанты из Пальмаха, чтобы оценить ситуацию, Тедди обязательно скажет: «Мы должны удержать Цфат. За дело, Готтесман». Он кисло усмехнулся: его все зовут Тедди, а меня Готтесман. Потому что я похож на худого англичанина. Да и потому, что мне это нравится.

Он вспомнил те времена, когда было так важно, назовет ли англичанин его имя. Той ночью мы взорвали мост на территории Германии. И английский майор, командовавший подпольем, сказал своим хрипловатым бесстрастным голосом: «Блестящее представление, Готтесман. Направляешься в Антверпен». Его слова провели черту между жизнью и лагерем уничтожения, потому что те, кому не довелось попасть в Антверпен, были пойманы и убиты. Или та ночь в бельгийском порту, когда другой английский оперативник крикнул: «Есть еще одно место на борту! Живее, Готтесман!» – и это тоже был выбор между жизнью и смертью, потому что через неделю в их антверпенскую сеть проникли нацисты. Помнил он и тот день, когда в составе разнокалиберной команды в грязной гражданской одежде стоял перед профессором. «Что касается университета в Норвиче, Готтесман. С твоими бумагами все в порядке, парень». По окончании было хрипло названо его немецко-еврейское имя, и он был направлен в английскую армию, оттуда в Сирию, а потом в Италию – всегда под командой английских джентльменов, которые великодушно признавали его способности и дарили ему свое благоволение.

Но позже язык, на котором к нему обращались, сменился на идиш – грубоватые жесткие интонации маленького и такого же жесткого человека:

– Готтесман, нам надо раздобыть судно для беженцев в Эрец Израиль. Арендуй корабль в Таранто. Понятия не имею, откуда ты возьмешь деньги. Раздобудь их.

И голос Тедди Райха, который был еще меньше ростом, чем остальные, но куда круче их – один только мозг и мышцы:

– Готтесман, доставишь этот динамит в Тиберию и подождешь, пока грузовик…

И как раз перед тем, как саквояж взорвался, кто-то в мучительном отчаянии закричал по-английски:

– Боже мой, Готтесман! Что ты делаешь?

Именно тогда, после взрыва, скрываясь от англичан, он и пробрался к Кфар-Керему. Там ему предстояло найти дом Натаниеля Хакохена. Он осторожно постучал в дверь, и на пороге перед ним предстал высокий скуластый еврей, который хрипло сказал:

– Если за тобой гонятся, заходи.

– Я встречал вашу дочь в Иерусалиме.

– Ее нет здесь. А ты, должно быть, Готтесман, и предполагаю, что это ты взорвал грузовик. Добро пожаловать, сынок.

В ту ночь он впервые увидел давний портрет маленького Шмуэля Хакохена – левое плечо вперед, словно он готовится к драке, глаза блестят.