Источник

Станки остановились.

Тухи вздрогнул — чисто рефлекторно, ещё не поняв, что заставило его дёрнуться: он был газетчиком и знал, что этот звук не мог прекратиться просто так.

Винанд взглянул на часы:

— Девять часов. Вы снова безработный, мистер Тухи. «Знамя» прекратило своё существование.

Далее случилось то, чего Тухи опасался: его рука невольно опустилась на клавиатуру, он услышал, как с лязгом дёрнулись и разом смешались рычаги клавиатуры, как сдвинулась каретка.

Он не произнёс ни слова, но ощутил, как беззащитен перед ответом Винанда:

— Да, вы проработали здесь тринадцать лет… Я всё скупил две недели назад, со всеми рассчитался, включая Митчела Лейтона… — В голосе не было эмоций. — Нет, в отделе городских новостей никто не знал. Знали только в печатном цехе.

Тухи отвернулся. Он подобрал скрепку, подержал её на ладони, затем повернул ладонь вниз и с некоторым удивлением констатировал непреложность закона, не позволившего скрепке удержаться на перевёрнутой вниз ладони.

Он поднялся и стоял, глядя на Винанда, отделённого от него полосой серого ковра.

Винанд повёл головой, слегка наклонив её к плечу. Его лицо говорило, что теперь нет нужды в барьерах, всё упростилось. В лице не было гнева, сомкнутые губы сложились в страдальческое подобие почти смиренной улыбки. Он сказал:

— Это конец «Знамени»… Я думаю, уместно было встретить его именно вместе с вами.

Многие газеты с готовностью распахнули свои двери перед Эллсвортом Монктоном Тухи. Он предпочёл «Курьер», газету с устойчивым престижем и умеренно невнятным направлением.

Вечером первого дня работы на новом месте Эллсворт Тухи сидел на краю стола в кабинете заместителя главного редактора и беседовал с ним о мистере Тальботе, владельце «Курьера», которого видел пока только несколько раз.

— Что представляет собой мистер Тальбот как человек? — спрашивал Эллсворт Тухи. — Какому божеству молится? Без чего не может жить?

В радиорубке рядом с вестибюлем кто-то крутил ручку настройки. Из динамика раздался зычный торжественный голос: «Время на марше, вперёд!»

Рорк работал у себя в кабинете за кульманом. Город за стеклянной стеной был наполнен чистым сиянием, первый октябрьский холод сделал воздух прозрачным.

Зазвенел телефон. Рорк с досадой провёл карандашом дугу в воздухе: когда он работал, ему не было дела до телефона. Он подошёл к столу и взял трубку.

— Мистер Рорк! — В голосе секретаря было лёгкое напряжение, что должно было служить извинением за нарушение установленного порядка. — Мистер Гейл Винанд просит узнать, удобно ли вам прийти к нему завтра в четыре часа дня.

Некоторое время в трубке слышалось лишь лёгкое потрескивание, и секретарь начала считать секунды.

— Он ещё у телефона? — спросил Рорк. В его голосе слышались особые нотки, и она знала, что причина не в аппарате.

— Нет, мистер Рорк. Звонит секретарь мистера Винанда.

— Хорошо. Передайте, я буду.

Он вернулся к кульману и стал рассматривать эскиз. Его заставили оторваться от работы, и он чувствовал, что сегодня ему не удастся сосредоточиться. Слишком велик был груз надежды и облегчения.

Подойдя к тому, что было редакцией, издательством и типографией «Знамени», Рорк увидел, что вывеска снята. Над входом остался только след от неё. Он знал, что в здании теперь размещались службы «Клариона» и целые этажи пустовали. «Кларион», третьестепенная ежедневная газета меньшего, чем «Знамя», тиража формата, — вот всё, что осталось от концерна Винанда в Нью-Йорке.

Он направился к лифту и обрадовался, что оказался единственным пассажиром — эта тесная стальная кабинка словно принадлежала ему и никому другому, он снова обрёл её, ему её возвратили. Глубина испытанного им облегчения лишь подчёркивала силу той боли, которая наконец отступила, — боли особой, ни с чем не сравнимой.

Но войдя в кабинет Винанда, он понял, что ему придётся смириться с болью: надежды не оставалось. Когда он вошёл, Винанд встал из-за стола, глядя прямо на него. Лицо Винанда не было лицом незнакомого человека; лицо незнакомца — неизвестная земля, её можно открыть и исследовать, будь на то воля и желание. Тут же было знакомое лицо, которое замкнулось и никогда не откроется. В нём не было боли самоотречения, это было лицо человека, отказавшего себе даже в боли. Лицо отрешённое и спокойное, полное собственного достоинства, но не живого, а того, которое запечатлели изображения на средневековых гробницах, — достоинства, говорящего о былом величии и не позволяющего касаться останков.

— Мистер Рорк, эта встреча необходима, но очень тяжела для меня. Прошу вас принять это во внимание.

Рорк понял, что должен сделать последний жест милосердия, который он мог сделать: не показывать, что между ним и Винандом сохранилась какая-то близость. Он понял: назвав Винанда по имени, он погубит последнее, что ещё было живо в стоявшем перед ним человеке.

Рорк ответил:

— Хорошо, мистер Винанд.

Винанд взял в руки четыре листа машинописного текста и через стол передал их Рорку:

— Прошу вас прочитать и подписать, если вы согласны и одобряете.

— Что это такое?

— Контракт на здание Винанда.