Источник

Как только Куллинейн оформил все таможенные документы на груз, лежащий в трюме: книги, химикалии, фотографическая техника, небольшой дизель-генератор и тысячи других вещей, о которых мирянин и не подумал бы, – он спустился по трапу и обнялся с Табари. Араб сообщил:

– Дела таковы, что лучше и быть не может. Скоро прибудет доктор Бар-Эль. Остальные уже на раскопках, а фотограф из Лондона прилетает сегодня днем.

– Погода хорошая? – спросил Куллинейн.

Это был высокий худой человек с короткой стрижкой, которому только что перевалило за четвертый десяток. Ирландец-католик, он получил образование в Гарварде и Гренобле и приобрел опыт раскопок в Аризоне, Египте и в местах к югу от Иерусалима. В обычных обстоятельствах вряд ли католику доверили бы возглавить такие раскопки, ибо раньше полевыми работами Музея Библии руководили церковники-протестанты, но средства на эти раскопки выделил чикагский еврей, который сказал:

– Не пришло ли время профессионалу заняться этой работой?

И Куллинейн дал согласие, тем более что он говорил на иврите, немного по-арабски и по-французски. Он был типичным ученым нового поколения, отлично подготовленным, не реагирующим на всевозможный вздор. Когда Куллинейн со всем своим оборудованием покидал Чикаго, один репортер спросил его: предполагает ли он найти на раскопках данные, доказывающие истинность Библии? И археолог ответил:

– Пусть Господь сам правит своим ковчегом. Мы не собираемся ему помогать.

Этот дерзкий ответ широко цитировался, а бизнесмен, который вложил четверть миллиона долларов в эти раскопки, услышав остроту Куллинейна, уверовал, что его деньги в надежных руках.

– Погода просто безукоризненная, – ответил араб.

Он говорил с легкостью и раскованностью человека, чей отец был сэром Тевфиком Табари, кавалером ордена Британской империи IV и II степени, одним из тех арабских лидеров, которому британцы полностью доверяли. Сэр Тевфик послал сына в Оксфорд, надеясь, что тот пойдет по его стопам на поприще гражданской службы, но мальчишка с самого начала был очарован трудами своего дяди Махмуда, копавшегося в истории, и оксфордские профессора сделали из него первоклассного ученого-археолога. Зимой 1948 года, когда евреи угрожали захватить Палестину, молодой Джемал, которому минуло двадцать два года, долго размышлял, что ему делать. Раздумья завершились типичным для Табари решением: он остался в Акко и отчаянно дрался с евреями. Затем, когда его беспорядочно набранная армия потерпела поражение, он заявил, что не будет искать убежища ни в Египте, ни в Сирии. Он остается в Израиле, где всегда жил, и будет работать вместе с евреями, восстанавливая истерзанную войной землю. В результате этого смелого решения Джемал обрел повсеместную популярность, как едва ли не единственный образованный араб, который нарасхват требовался на многочисленных археологических раскопках, что шли по всей стране. Его присутствие на площадке означало, что работа будет вестись в соответствии с высочайшими научными стандартами. Сотрудники говорили о нем: «Джемал с одной лишь кисточкой из верблюжьей шерсти может врыться в землю на двадцать футов».

Пока два друга беседовали, какой-то джип, взвизгнув тормозами, остановился у таможенной зоны. Водитель, миниатюрная молодая женщина тридцати с небольшим лет, выпрыгнула из машины и, не обращая внимания на протесты охраны, кинулась к ним и одарила Куллинейна легким поцелуем.

– Шалом, Джон! Как здорово, что ты вернулся!

Это была доктор Веред Бар-Эль, лучший в Израиле специалист по датировке глиняных черепков, и без ее помощи раскопки доктора Куллинейна могли бы и не дать результатов. У Веред была удивительная способность держать в памяти груды научных трудов, вышедших в XX веке. Если кто-нибудь вроде Куллинейна или Табари протягивал ей фрагмент глиняной посуды, осколок после домашней ссоры, состоявшейся семь тысяч лет назад, она обычно бросала на него взгляд и извлекала из своей удивительной памяти данные о таких же изделиях, найденных в Египте, Иерихоне или Бейт-Мирсиме. Археологи пяти стран прозвали ее «наш ходячий справочник», и она вызывала уважение тем, что, когда чего-то не знала, так об этом и говорила. Работать на раскопках с этой красивой женщиной с блестящими глазами было одно удовольствие. К тому же она была одним из первых ведущих специалистов, получивших образование в Израиле: когда в 1948 году образовалось государство, ей было всего семнадцать лет, и позднее она окончила Еврейский университет в Иерусалиме.

– Оставь груз там, где он есть, – сказала она с музыкальным ивритским акцентом. – Я прихватила двоих ребят из команды, и они посторожат его на разгрузке. А теперь поедем прямо на раскопки. Я просто изголодалась по работе.

Она усадила Куллинейна в джип и, умело орудуя баранкой, скоро вывела машину на древнюю дорогу из Акко в Цфат и дальше в Дамаск, столицу Сирии.

Когда они выбрались на древнюю дорогу – пять тысяч лет она служила главной артерией, по которой с востока на запад, в Геную и Венецию, текли дары Азии, – Куллинейн поймал себя на том, что плохо ориентируется.