Источник счастья

Никакой докладной в итоге он не написал и потом очень пожалел о своём благородстве. Не потому, что это оказалась провокация. Просто сослуживец, хоть и был пьян, а все запомнил, тоже мучился, нервничал и решил подстраховаться. Сам настрочил докладную, приписав собственные клеветнические высказывания Ивану.

Объявили посадку на поезд. Зубов спохватился, что Сони до сих пор нет, и сразу увидел её. Она шла к нему, катила свой чемодан, разговаривала по телефону.

— Мамочка! Все просто потрясающе, как в сказке! Нет, нос не заложен, ухо не болит. Подожди, не тараторь! Ты поняла? Пластиковая баночка. Написано «Витаком плюс». Да, они должны лежать либо в аптечке в ванной, либо в ящике у тахты. Нет, нужна именно открытая, начатая. Посмотри ещё на кухне, на столе. Нашла? Да, это они. Сколько там осталось? Послушай меня! Сегодня позвонит Оксана. Ну, помнишь? Рыженькая такая, высокая. Ты или Нолик встретитесь с ней и отдадите баночку. Она знает зачем. Мама, успокойся. Да, напишу Нолику, все подробно объясню. Мамочка, сейчас закончатся деньги, и меня вырубят. Все, целую, люблю!

Соня убрала телефон в карман куртки и посмотрела на Зубова.

— Извините. Как только я нашла аптеку, начались телефонные звонки, все прямо как с цепи сорвались. Нам уже пора? Это мне сок?

— Да. Можете взять с собой. Давайте я повезу ваш чемодан.

Они поднялись на платформу, вошли в вагон.

— Это что, электричка такая? — спросила Соня. — Туалет? Даже три туалета на один вагон? И курить можно?

— Не везде. Только в этом вагоне.

— Ого! Розетка для компьютера и столик!

В первом классе были купе с мягкими креслами на шесть человек, но никто к ним так и не сел. Когда поезд тронулся, Соня выпила свой сок, закурила, вытащила ноутбук из портфеля.

— Сейчас, только отвечу одному человеку и буду смотреть в окно.

Зубов сидел напротив. Он открыл тонкую книжку в дешёвом глянцевом переплёте. Он взял её с собой из Москвы, но всё никак не мог начать читать. Книжка называлась «На передовой невидимого фронта». Мемуары бывшего сослуживца, того самого, который когда-то настрочил на Зубова докладную.

На внутренней стороне обложки было выведено шариковой ручкой, аккуратным почерком:

«Ивану, дорогому другу и коллеге, на добрую память. Автор».

Соня минут пятнадцать читала свою почту, отвечала. Потом встала и вышла. Компьютер остался включённым.

Зубов развернул его к себе. Её не было минут десять. Он успел прочитать все входящие и исходящие письма за последнюю неделю. Когда она вернулась, компьютер стоял на месте, а рядом, на столике, небольшой бумажный пакет, перевязанный лентой.

— Ого! Здесь ещё и подарки разносят? — спросила Соня.

— Да. Иногда случается.

— Это мне?

— Конечно.

— А вам тоже принесли?

— Софья Дмитриевна, пожалуйста, разверните, посмотрите.

— Вы уверены, что можно? А вдруг они перепутали купе?

— Уверен. Открывайте. Это именно вам. Никто ничего не перепутал, — он тяжело вздохнул, отвернулся, уставился в окно.

Она развязала ленточки и тихо охнула.

— Иван Анатольевич, вы с ума сошли! Сто семьдесят евро! Тот самый! Вы не представляете, как я о нём мечтала в детстве, он даже снился мне, именно такой, маленький, бежевый, встрёпанный, с разными глазами. Но я бы никогда, ни за что себе не позволила. Слушайте, давайте я вам деньги верну? У меня есть. Мне ваш курьер вручила тысячу евро.

— Софья Дмитриевна, вот эту последнюю глупость я даже комментировать не хочу. Лучше бы просто спасибо сказали.

Глава девятнадцатая

Москва, 1917

— Павел, перестань, этот абсурд не может длиться бесконечно. Тебе прежде всего надо поесть и выспаться.

Голос профессора звучал удивительно бодро. Агапкин застыл в прихожей. На вешалке висели шинель и фуражка.

Первым его желанием было уйти сию минуту, не видеть их рядом. Полковника с ребёнком на руках, Таню, счастливую, невероятно красивую. Он знал, как она хорошеет от счастья. Глаза становились спокойными, глубокими, на щеках проступал нежный румянец. Она улыбалась едва заметно, просто так, самой себе. Смотреть на неё бывало больно, как на яркий свет из темноты.

— Не надо было вести никаких переговоров, — донёсся низкий, охрипший баритон полковника, — у нас была возможность, но все ждали, не хотели крови. Мы не хотели, а им чем больше её, тем лучше. Как можно вести переговоры с теми, кто палит по Кремлю из тяжёлых орудий? Но дело не в них. В нас. Мы им Россию бросили под ноги, мы её проворонили, проболтали, нам прощения нет и не будет.

Заплакал Миша.

— Павел, не надо, пожалуйста, — сказала Таня, — он пока не понимает, но чувствует.

— Да, Танечка, все. Прости меня, старого дурака. Мишенька, ты не бойся, я не такой нервный и мрачный, вот видишь, я умею шевелить бровями, по очереди, правой и левой. Ещё могу язык свернуть в трубочку.

Плач затих. Андрюша вдруг весело рассмеялся и крикнул:

— Смотрите, он улыбается! Павел Николаевич, он вам улыбается, правда.

— Не выдумывай, он слишком маленький, это просто случайная гримаса, — сказала Таня, — и вообще, ему пора кушать.