Источник счастья

Она призналась, что опять, как в ту первую свою поездку, не выдержала, пришла к дому на Второй Тверской.

Дом стоит, словно и не было ничего. Облупился, конечно, постарел. На четвёртом этаже, на окнах её комнаты, полосатые шторы. Окно столовой открыто, на подоконнике цветочные горшки. Спектакль в Театре на Таганке замечательный, особенно хорош Высоцкий в роли Гамлета.

Она купила для него две кассеты с песнями Высоцкого, правда, не в Москве, а в Париже. Она долго, таинственно молчала, прежде чем рассказать главное.

— Федор выполнил, что обещал. Билеты на Таганку достать почти невозможно. Он устроил так, что мы сидели рядом, в пятом ряду партера. Вот, это тебе от товарища генерала, — она вытащила из сумочки маленькую фотографию Димы, — видишь, отрастил бородку. По-моему, ничего, ему идёт. А Вера, кажется, беременна. Выглядит хорошо, только платье дурацкое, зелёное, в клеточку.

Они гуляли по пустому пляжу. Никто не купался, сезон давно прошёл. Был небольшой шторм, ветер, как сейчас, но не такой холодный и резкий.

Он ещё не знал, что ей осталось жить два с половиной месяца, поэтому приехал всего на день, а она не уговаривала его остаться. И ничего ему не сказала. Сразу после его отъезда она легла в клинику, операция прошла неудачно и только подтвердила, что надежды нет.

Но в тот день он даже подумать не мог об этом. Мама выглядела великолепно, как всегда, лёгкая, стройная, с тонкой талией, прямой спиной. Она всю жизнь носила длинные волосы, скручивала их узлом на затылке.

Только однажды, ещё в Москве, в двадцатом году, когда она заболела тифом, её постригли.

Он был совсем маленький, три года. В самых ранних его воспоминаниях сохранился образ мамы, какой она была тогда, в Москве, после болезни, с короткими волосами.

Как-то утром они отправились с няней провожать маму на дежурство в лазарет. Она уходила, он хотел побежать за ней, но няня крепко держала его за руку. Он смотрел вслед, и до сих пор это осталось в памяти. Короткие светлые волосы треплет ветер, как сейчас вон у той девушки в коричневой куртке, слишком холодной для такой погоды.

Девушка стояла совсем близко, спиной к нему, смотрела на море. Михаил Павлович не видел её лица. В двух шагах от неё высокий мужчина разговаривал по телефону по-русски. На плече девушки висел портфель. Точно такой же Михаил Павлович совсем недавно купил для Дмитрия, в магазине фрау Ретих, и положил в него фотографии, чтобы их увидела Софи.

Мужчина убрал телефон, что-то сказал девушке, накинул ей на голову капюшон, и, когда она повернулась в профиль, лица её всё равно нельзя было разглядеть.

— Софи, — произнёс Михаил Павлович так тихо, что вряд ли кто-то мог услышать сквозь крики чаек и шум моря.

Но громче не получалось. У него перехватило горло.

— Простите, что вы сказали?

Теперь она стояла напротив, смотрела на него.

— Вы сказали Софи? — спросила она по-русски. — Вас зовут Данилов Михаил Павлович?

Москва, 1918

В последний день уходящего года в квартире на Второй Тверской появилась ёлка. Она была маленькая, облезлая. Её купил Агапкин у какого-то пьяного солдата на Патриарших. Ствол оказался таким тонким, что выпадал из крестовины, пришлось замотать тряпками. Достали игрушки, зажгли свечи.

Было по-прежнему холодно, однако теперь прибавилось ещё две печки. Дрова стоили дороже хлеба, платяной шкаф давно истопили, в дело пошёл старый раскладной обеденный стол, он в сложенном виде стоял в кладовке лет двадцать.

— Вот, а ты, Мишенька, хотел все выкинуть, и шкаф, и стол. Видишь, никогда нельзя спешить, — говорила няня.

Следующим в очереди на растопку был её огромный комод. Няня заранее освободила его, заодно извлекла множество старых детских вещей, штопала, шила, вязала одежду для маленького Миши.

— Когда ещё начнут детским торговать, а Мишенька вон как растёт, оглянуться не успеем, пойдёт сам, ножками, как раз первые ботиночки Андрюшины и пригодятся.

Он правда рос быстро и, слава Богу, не болел. Молока у Тани было довольно. На курсы она не ходила, занималась дома, у неё было два отличных преподавателя, папа и Агапкин. Андрюша тоже засел за учебники, проходил гимназический курс с Таниной помощью.

Почти все учебные заведения временно закрылись. Пропало электричество, перестали ходить трамваи. Банки не выдавали денег, возле них толпились вкладчики, пытаясь получить хоть что-нибудь.

Полковник Данилов каждое утро вставал в унылую очередь. У него был вклад, приличная сумма, десять тысяч, весь его капитал. Говорили, что сегодня начнут выдавать наличные, но банк так и не открывался, назавтра был открыт, но, проработав пару часов, закрылся, потому что со стороны служебного входа подъехали три броневика с красноармейцами и каким-то финансовым комиссаром.

Вдоль притихшей очереди шелестел слух, что с понедельника станут выдавать, но только половину от вложенной суммы. Половина лучше, чем ничего. Но в понедельник начиналась забастовка банковских служащих.