Источник счастья

— Везде, где сонорхи оставляли свои следы, при раскопках рано или поздно обнаруживаются черепа со следами трепанации. Ромбы в головах сделаны профессионально, пациенты после операций оставались живы. Некоторые эксперты считают, что целью операций было воздействие на эпифиз, шишковидную железу. В большинстве древних мифологий эпифиз отождествляется с третьим глазом. Сегодня биологи предполагают, что именно шишковидная железа отвечает за старение и смерть организма. Но ещё в начале двадцатого века это понял один замечательный русский врач. Возможно, именно ему я обязана тем, что лечу сейчас с вами.

Кольт встал. Тут же со своего стула поднялась молоденькая стюардесса.

— Я могу вам помочь?

— Спасибо, не надо. Продолжайте спать, — сказал он и отстранил девушку.

— Но лучше вам не ходить по салону, сейчас будет зона турбулентности.

— Ладно. Коньяку налейте, пожалуйста.

Девушка принесла хрустальную рюмку на подносе.

Кольт выпил залпом. Коньяк попал в дыхательное горло. Пётр Борисович долго мучительно кашлял, лицо побагровело, из глаз брызнули слёзы. Орлик испугалась, принялась хлопать его по спине. Стюардесса предлагала воду и какие-то таблетки. Самолёт замотало в воздушных потоках. Кольт бросился к туалету, кашель перешёл в тошноту.

— Ну как? — тревожно спросила Орлик, когда он наконец упал в кресло напротив.

— Нормально. Не обращайте внимания. Дальше, пожалуйста.

— Что?

— Русский доктор, которому вы обязаны… — Кольт судорожно сглотнул. — …из-за которого вы отправились в степь.

— Ну, на самом деле все слишком зыбко, только мои догадки, не более. Доктор интересовался функциями эпифиза, и существует легенда, что несколько его опытов оказались удачными. Но потом революция, Гражданская война. Доктор исчез в этом кровавом хаосе. По одной из версий, он был задержан чекистами при переходе финской границы и работал в закрытой лаборатории под патронажем Глеба Бокии, вместе с Барченко. Недавно в частном архиве я наткнулась на черновик письма Барченко, в котором он объясняет руководству необходимость научной экспедиции в Буду-Шамбальскую республику. Текст невнятный, сплошные иносказания, аббревиатуры. Ни имени доктора, ни слова «сонорхи» там нет. Есть только ссылка на местный эпос об ордене бессмертных. Они открывали третий глаз. Их древний забытый метод якобы совпадает с генеральным направлением исследований, которые проводятся в лаборатории специальной психофизиологии.

— Пристегнитесь, пожалуйста, мы садимся, — сказала стюардесса.

Орлик испуганно посмотрела на неё, потом на Кольта, прижала ладонь к губам.

— Ой, мамочки, там уже всё произошло. А я болтаю, болтаю. Телефон, конечно, включать нельзя?

— Нет. Ни в коем случае, — стюардесса любезно улыбнулась, — потерпите ещё немного.

— Да, конечно.

Кольт взглянул в лицо Орлик, и вдруг его обожгло странное, острое чувство, смесь тоски и зависти. Он хотел бы так же волноваться, ждать, сгорать от страха, счастья, нетерпения.

— Пётр Борисович, у вас есть дети? — спросила Орлик.

— Дочь, двадцать восемь лет.

— А внуки?

— Нет.

— Будут. Обязательно будут.

Самолёт приземлился в Тушине. Орлик включила телефон, и он тут же зазвонил. Секунду она молчала, слушала, крепко зажмурившись, потом открыла глаза, перекрестилась и выдохнула почти беззвучно:

— Мальчик. Три двести.

Кольт предложил подвезти её к роддому на своей машине.

— Нет, спасибо, вы и так меня выручили. Тут полно такси. Вы хороший человек, просто удивительно хороший, спасибо вам, — она чмокнула его в щёку и помчалась к стоянке.

— Подождите! — крикнул Кольт.

Он хотел узнать номер её телефона и ещё спросить, как звали того доктора. Но она уже вскочила в машину и не услышала.

Москва, 1916

Неделю температура у Оси не опускалась ниже тридцати восьми градусов. Потапенко и другие врачи опасались тифа, но характерной сыпи не нашли. Подозревали пневмонию, но лёгкие оказались чистыми. Ребёнок был слаб, обильно потел, просил пить, бормотал стихи, но не бредил, не терял сознания. Ел мало, только жидкую кашку и клюквенный кисель. Спал крепко, по двенадцать часов в сутки.

На восьмой день его, закутанного в бобровую шубу Михаила Владимировича, замотанного в пуховые платки, в крытом госпитальном фургоне перевезли в квартиру Свешникова.

Кончался апрель, был ранний вечер Пасхального Воскресенья, закатное солнце било в квадратное окошко фургона, разливался колокольный звон. Ося, слабый, влажный, сжимал в руке круглое медицинское зеркало с дыркой, пускал солнечных зайчиков.

В маленьком Танином кабинете, смежном с её спальней, заранее была сделана перестановка. Старинное, ещё бабушкино бюро перенесли в спальню, вместо него у окна поставили кровать, повесили новые светлые шторы.

Андрюша, узнав новость, сначала надулся, но Таня заранее сводила его в госпиталь, познакомила с Осей. После этого он притащил и разложил на ковре свою железную дорогу, посадил на кровать старого плюшевого медведя.