Источник счастья

— Что? — уставилась на него тётушка. — Ну-ка, рассказывай!

Андрюша покраснел, покосился на Таню. Она нахмурилась, покачала головой отвернулась.

— Не хотите говорить, не надо, — вздохнула тётушка, — не любите вы меня, совсем забыли, за год ни письма, на открытки.

— Очень любим, не забыли! — Таня уселась рядом с ней, обняла, поцеловала.

— Тогда почему ты ничего мне не рассказываешь, будто я чужая? — спросила тётушка.

— Ты что, Таню не знаешь? — Андрюша хмыкнул. — Она с детства скрытная. Ты, тётя Наташа, не беспокойся. Она ни по кому не сохнет. Вот Агапкин в неё влюблён, и ещё два приятеля Володи, забыл, как их зовут. Но это всё ерунда.

— А что не ерунда?

— Ну-у, — протянул Андрюша, — видишь, у неё кольцо на правой руке?

— Да. Я заметила давно, но всё не решалась спросить.

— И правильно делала, что не решалась! — сердито проворчала Таня.

— Кто? — спросила тётушка, не обращая на неё внимания, глядя только на Андрюшу. — Военный? Штатский? Какой-нибудь молодой врач из госпиталя?

— Полковник, — прозвучал тонкий тихий голос, — усов не носит. Голова вся седая.

Ося неожиданно возник в дверном проёме купе и засиял своей хитрой беззубой улыбкой.

Таня укоризненно покачала головой. Ося виновато покосился на неё, пожал плечами.

— Кончится война, они поженятся, у них родится мальчик. Он вырастет и станет великим шпионом. Он будет плавать на параходах, летать на аэропланах, жить под чужими именами, говорить на пяти языках и посылать шифрованные сообщения через тайных агентов. Он перехитрит самых коварных злодеев в России, в Германии, никто его не поймает и не разоблачит. Кончится двадцатый век, начнётся двадцать первый. А он будет жить, старый, но сильный, умный и одинокий, как все великие шпионы.

Ося сел рядом с Таней на диван, вздохнул, положил ей на плечо голову.

— Ты расстроилась?

— Ещё бы, — Таня легонько ущипнула его за ухо. — Мне не нравится, что мой сын будет шпионом. Я не люблю аэропланы, они часто падают. И как же мне дальше жить, если моего ребёнка ждёт одинокая старость? Неужели у него не будет ни детей, ни внуков?

Ося помолчал, посопел, уткнулся лицом Тане в плечо и пробормотал:

— Прости, пожалуйста. Ты же знаешь, я все выдумываю.

***

Из Швейцарских Альп Пётр Борисович вместе со своим верным начальником службы безопасности полетел домой, в Москву.

— Узнай все про этого Свешникова, — сказал Кольт, когда они сели в маленький арендованный самолёт.

Иван Анатольевич молча кивнул.

Самолёт стал разгоняться. Кольт принял таблетку против укачивания. Обычно ему было нехорошо при взлёте и посадке. Пока самолёт набирал высоту, он сидел, закрыв глаза и вжавшись в спинку кресла. Зубов расслабился, задремал, но минут через десять был разбужен настойчивым вопросом:

— Что молчишь? Скажи, что ты думаешь обо всём этом?

Прежде чем ответить, отставной полковник потёр глаза кулаками, зевнул, извинился, отправился в туалет, но не по нужде, а чтобы собраться с мыслями.

Вернулся он умытый, свежий и с обычной своей неотразимой улыбкой сказал:

— На омоложении неплохие деньги делает фармацевтическая фирма «Авиценна». Кто ещё? Мылкин Эдуард Львович, у него сеть косметических салонов в Москве и в Питере, лимончиков пятнадцать за год наваривает. Правда, Мылкин сейчас не вылезает из Испании, сделал себе двойное гражданство. Все счета у него за границей и, похоже, возвращаться домой он не собирается. После инъекций у многих его пациентов обнаружились всякие побочные эффекты, начались серьёзные осложнения. А вот «Авиценна» ведёт себя разумней. Косметику выпускают, пищевые добавки. Пользы никакой, разве что эффект плацебо благодаря классной рекламе, но и вреда нет.

— «Авиценна» — это Прыгунов и Маргулис?

— Они самые.

— Маргулис неглупый человек. А Прыгунов вроде спился?

— Было дело. Пил, но завязал. Фирма процветает, и как раз на омоложении, на стволовых клетках. Очень приличные делают деньги ребята.

— Плевать, какие там деньги! — вдруг разозлился Кольт. — Я вообще не об этом. Тебе сколько лет?

— Пятьдесят четыре.

— Да? — Пётр Борисович за подбородок развернул лицо Зубова к иллюминатору и несколько минут разглядывал при ярком свете.

— Через месяц исполнится, — уточнил Зубов, просто чтобы не молчать по время этой неприятной процедуры.

— Ты подтяжку, что ли, делал? — спросил Кольт.

— Нет. Зачем? Я не женщина.

— Врёшь, Ваня. Морщин у тебя нет. Кожа молодая. Выглядишь на сорок, даже на тридцать пять. Волосы красишь?

— Да нет же, Пётр Борисыч, — Зубов вежливо рассмеялся, — они у меня светлые, поэтому седины не видно.

Кольт отпустил его, уронил руку, хмуро помолчал.

— Ну все равно, — сказал он, — мне швейцарец дал пятнадцать. Тебе, возможно, дал бы больше — двадцать пять, тридцать. Но это ведь мелочь, они пройдут, не заметишь. Всё суета сует. Ты когда-нибудь думал об этом?

— Зачем думать, если ничего не поделаешь? — Зубов принуждённо откашлялся. — Швейцарец прав. Диета, гимнастика, свежий воздух. Все там будем, как говорится.

— Я не все, — глухо произнёс Кольт и стиснул кулаки, — я не хочу.

— Так никто не хочет, Пётр Борисыч.