Источник счатья. Небо над бездной

- Спасибо, у меня есть.

Минуту молча курили. Соня назвала свой адрес, потом спросила:

- Вы записали номер той первой «скорой»? Откуда вообще она взялась? Разве могут врачи бросить живого человека посреди улицы?

- Перестаньте, - поморщился капитан, - вы прямо как тот недоумок, честное слово. И так голова идет кругом. Слушайте, а может, вы все таки ошиблись? Может, этот ваш Макс Олдридж никакой не американец?

- Вы же видели его документы.

- Ничего при нем нет. Ни паспорта, ни прав водительских, ни карточек кредитных. Пусто, глухо.

«Бумажник, - вспомнила Соня, - в кафе при мне он доставал бумажник из внутреннего кармана куртки».

Она открыла рот, чтобы сообщить об этом капитану, но заметила, что водитель сейчас пропустит поворот в ее двор, и сказала:

- Вот тут налево. Мы уже приехали.

Глава четвертая

Москва, 1921

- А, Федя, доброе утро. Ну, как там наш Коба? - спросил вождь, едва Агапкин переступил порог.

В маленькой столовой стол был накрыт к завтраку. Надежда Константиновна намазывала масло на белую горбушку, не для себя, для Ленина. Он механически жевал, прихлебывал кофе из щербатой фаянсовой чашки, сопел, хмыкал, проглядывая свежий номер «Известий».

- Володя, твоего обожаемого Сталина оперировал Михаил Владимирович Свешников, операция прошла успешно, тебе об этом по десять раз в день докладывают, - заметила Мария Ильинична с той особенной, нервно иронической интонацией, которая появлялась у нее всякий раз, когда речь заходила о наркоме по делам национальностей.

- Маша, тебе не стыдно? Обожаемому, драгоценному аппендикс вырезали, - подхватила Надежда Константиновна. - Событие государственной важности, а ты проявляешь нечуткость.

- Наоборот, я глубоко и серьезно переживаю за товарища Сталина, - Мария Ильинична бросила в рот крошечный кусок колотого сахару. - Роскошный мужчина, горячий, темпераментный и почти жених мой.

- Маняша, перестань, - Ленин виновато покосился на сестру. - Ну, сколько можно язвить? Я уже признал свою ошибку, извинился перед тобой сто раз.

- О чем это вы? - удивленно спросила Крупская.

- А, Надя, ты не знаешь? Володя сватал меня ему, так и сказал: почему бы вам, Иосиф, не жениться на моей сестре Марии Ильиничне?

- Володя, это правда? - Крупская охнула и покачала головой. - Ты с ума сошел? Сталин женат, у него недавно сын родился!

- Ну, все, все, хватит, - проворчал Ленин и нарочно громко зашуршал газетой, - я знаю, что он женат, знаю!

- Разумеется, знаешь, - вздохнула Мария Ильинична, - ты хлопотал, чтобы ему в связи с прибавлением семейства дали квартиру поудобней. Предлагал даже поселить его в парадных комнатах Большого Кремлевского дворца. С его супругой ты отлично знаком. Надя Аллилуева, служит у тебя в секретариате.

- Володя, ты стал очень рассеян, - строго заметила Крупская.

- Неправда. У меня с головой все в порядке, - Ленин раздраженно отложил газету. - И нечего делать из меня маразматика. Просто Аллилуева совсем девочка, я думал, она дочь Кобы. К тому же я знаю, что он вдовец, жена померла давно еще, лет пятнадцать назад.

- Девочка, - морщась, вскрикнула Мария Ильинична, - вот именно, девочка, в дочери ему годится, двадцать три года разница в возрасте. А ты ему меня, старую грымзу, предлагал. Знаешь, как он называет таких, как я? Идейная селедка! Володя, ты понимаешь, до чего это гадко, унизительно? Я хоть и большевичка, и твоя сестра, а все таки немного женщина, как ни прискорбно тебе это слышать!

Она громко двинула стулом, встала и вышла из столовой.

- Маня, подожди, кофе допей, - Крупская взяла ее чашку и отправилась следом.

Вождь поднял глаза на Агапкина, поморгал и печально произнес:

- Ох, какие мы стали нервные.

Ему было досадно, что тихий семейный завтрак скомкан, испорчен, сестра обижена, жена с ней заодно, а сам он, очевидно, неправ.

Федор мимоходом отметил про себя, что почему то всякий раз, как возникает в обычном мирном разговоре имя Кобы Сталина, происходит маленькая гадкая склока, словно вместе со звуком имени пробегает по комнате ледяной зловонный ветерок, совсем легкий, неуловимый.

«Все это мои фантазии, - подумал Федор, - просто мне кавказец неприятен. Сочетание простецкого казарменного хамства с утонченным иезуитским ханжеством. Вроде солонины с патокой, гадость».

Впрочем, Федор мгновенно отбросил от себя мысли о наркоме по делам национальностей, человек этот совершенно ничего не значил в его жизни.

- Желудок пятые сутки не работает, - тихо пожаловался вождь, - я расклеиваюсь, Федя. Зрение портится, а от очков переносица болит.

Федору хватило одного взгляда, чтобы понять - ночь опять была бессонная, голова раскалывается, все раздражает. Вождь нуждался в двойной порции специального утреннего массажа, и, пожалуй, следовало дать ему вечером касторки. А от сумнацетина и веронала пора отказаться. Эти успокоительные уже не успокаивают, только вредят.