Источник счатья. Небо над бездной

Склянка была размером с перепелиное яйцо, темно синего стекла. Металлическая крышка запаяна. Никаких наклеек, только на крышке выдавлена едва заметная латинская буква «V».

- Софи, вы слышите меня?

- Да, господин Хот.

- Я задал вопрос.

- Да.

«V» означало «Вакуум». Соня вернулась в комнату, зажгла торшер, поднесла склянку к лампе. Внутри был тонкий светлый порошок.

- Софи, в чем дело? Что происходит?

- Ничего, господин Хот. Я хочу закурить и не могу найти зажигалку.

Глава пятая

Подмосковное имение Горки, 1921

Ленину стало лучше, осмотр закончился быстро, но вождь все не отпускал профессора.

- Федора теперь часто забирает к себе Бокия, - шепотом объяснила Мария Ильинична, - Володе скучно с нами, а от товарищей он устает, так мало осталось людей, которые его не раздражают.

Сыграли партию в шахматы. Михаил Владимирович нечаянно выиграл и еще имел глупость извиниться за это. Ленина он рассмешил, зато разозлил Крупскую.

- Вы так извиняетесь, будто хотите показать, что все нарочно проигрывают Володе, потому что он вождь и потому что он болен.

- Не обращайте на нее внимания, она сегодня сердитая, - сказал Ленин, - впрочем, извиняться правда не стоило. Это получилось как то двусмысленно и обидно.

Потом пили чай за овальным столом в овальной гостиной. Ленин вдруг заговорил о литературе, стал рассказывать о своем недавнем визите к студентам Вхутемаса.

- Я их спрашиваю, что читает молодежь, любят ли они Пушкина. Отвечают дружным хором: Пушкин устарел! Буржуй он. Представитель паразитического феодализма. Вот Маяковский наш, революционер, как поэт гораздо выше Пушкина, - Ильич захихикал, позвенел ложечкой в пустом стакане и произнес, длинно растягивая свое картавое «р»: - Дурр рачье! Совершенно не понимаю увлечения Маяковским. Все его писания штукарство, тарабарщина, на которую наклеено слово «революция».

- Маяковский - новатор, он искренне, глубоко революционен, - вяло возразила Мария Ильинична.

- Брось, Маняша, он шут гороховый, - Ленин сморщился и махнул рукой. - Нет, я не спорю, возможно, революции нужно и штукарство. Но только пусть люди меру знают, не охальничают, не ставят шутов, даже революционных, выше буржуя Пушкина.

- Володя, но у Пушкина далеко не все идеологически безупречно, - строго заметила Крупская, - много нездоровой фантастики, мистики, вроде «Вещего Олега». Это совершенно недопустимо. А «Сказка о рыбаке и рыбке»? Что ты усмехаешься? Там внутри простенького сюжетца спрятана очень вредная мораль, она имеет мало общего с моралью коммунистической.

Ленин вздохнул, посмотрел на жену, потом на Михаила Владимировича.

- Изволите ли слышать? А ведь вроде не глупая женщина.

- Надя, что ты несешь? - встряла Мария Ильинична. - Пожалуйста, будь так добра, оставь Пушкина в покое.

- Нет, вот уж дуру из меня делать не нужно, - щеки Крупской стали медленно багроветь, - я отлично понимаю, что ребята больше интересуются рыбкой, чем моралью, но сказка запоминается на всю жизнь и позднее входит в ряд факторов, влияющих на поведение человека. Мы обязаны перевоспитывать массы. Литература должна стать молотом в великой коммунистической кузнице, в которой куется новый человек. Вы, Михаил Владимирович, не согласны со мной?

- Не согласен.

- Почему же?

- Да хотя бы потому, что куют железо, а человек живой. Если по нему бить молотом, он не перевоспитается, он просто погибнет сразу.

- Не надо передергивать, вы прекрасно понимаете, что молот - это только метафора, я говорю о педагогике.

- Пе да го ог, - басом пропела Мария Ильинична и покачала головой.

- Да, представь, Маша, я педагог! Я беру на себя труд заботиться о будущем, о подрастающем поколении, о тех, кто придет нам на смену. Я считаю, что наши лучшие писатели должны создать современную сказку, до конца коммунистическую по содержанию.

- Кто ж ее читать станет, эту твою сказку молот? - хохотнув, спросила Мария Ильинична.

- Если принять нужные меры, читать станут все, как миленькие. Ты, Маша, вместо того, чтобы язвить, принесла бы варенья. Оно уж остыло, наверное, - Крупская обиженно засопела и посмотрела на Михаила Владимировича, - у нас варенье, крыжовенное, свежее, только сегодня сварили. Я бы сама сходила, но у меня рука неверная.

- Да, Надя, к варенью тебя лучше не подпускать. В прошлый раз ты взялась разложить по банкам и весь тазик перевалила на пол, - сказала Мария Ильинична и быстро ушла в кухню.

- Маша! Ты злая! Я не виновата, что у меня тремор, - крикнула ей вслед Крупская.

Выпуклые, водянисто серые, в розовых прожилках глаза набухли слезами. Она сидела, тяжелая, отечная, красная, то и дело оттягивала трясущимися пальцами ворот темного джемпера, он казался слишком тугим для шеи, раздутой зобом. Базедова болезнь перешла в безнадежную хроническую форму, неопасную для жизни, но мучительную для больной и для ее близких. Товарищ Крупская была обидчива, истерична, плаксива. Впрочем, только дома. При посторонних она держалась молодцом.

Вернулась Мария Ильинична с вазочкой варенья. Вождь заговорил о Тургеневе, признался, что его любимый роман - «Дворянское гнездо», и ударился в воспоминания.