Исток

— Да, что-то в этом роде — больше трех, меньше пяти. Так что возвращаться мне, как ты теперь понял, нет смысла. Я просто немного потороплю это дело. Я человек нетерпеливый, не люблю ждать. И, как сказано у поэта: «никого не прокляну я, я страдал и жил с людьми».

Лог говорил спокойно, но Силину в этом спокойствии почудилась фальшь, бравада человека, который торопится умереть оттого, что боится смерти. Силин вовсе не был уверен, что угадал правильно, и все же крикнул:

— Знаешь, кто ты? Ты пижон! Иначе понял бы, что нельзя сдаваться. Господи, как вдолбить это такому самовлюбленному дураку, как ты? Ты и умереть-то собираешься, чтобы не нарушить позы. Потому что финального свистка не было!

— Поделом мне, — произнес Лог в ответ. — Нечего создавать маленьких Франкенштейнов… Но ты неправ: свисток был. Представь, что мы играли в баскет и я заработал пять персональных. Хочешь не хочешь — иди на скамеечку. Как ты думаешь, великий вождь, что такое возраст?

Опять он ушел от разговора по существу, перевел его в плоскость словесной игры, где побеждает не правый, а умелый. И снова Силин невольно подчинился:

— Ну… годы?

— Так-то так, но какие? Не прожитые, как думают обычно, но те, что еще осталось прожить. Поэтому своего настоящего возраста люди обычно не знают. А я теперь знаю, и со всех точек зрения намного старше тебя. Уважай старость, юноша.

— Капитан сделал пять выходов.

— Капитан был не нам чета. Но, кажется, мы все уже обсудили: и жизнь, и остальное. Не хватит ли, друг мой? Скажи, а тебе не хотелось бы, чтобы там все-таки оказалось нечто?

— Ох… Лог, слушай: ты трус! Просто трус! Понимаешь? Мало того, что хочешь умереть сам, — ты и меня угробишь вдобавок! Ты же знаешь, что я пойду искать тебя!

— Может быть, — сказал Лог невесело. — Наверное, я самый великий трус. Не знаю. Но признание обвиняемого — давно уже не царица доказательств, а других улик нет. Аргументация твоя несерьезна: не я тебя угроблю, а взрыв — потому что иного выхода не дано. Так что не вали на меня. Да и что постыдного в трусости? Важно не проявлять ее тогда, когда другие могут пострадать от этого. Ты не согласен? Слушай…

Свист раздался в динамике — свист, напоминающий трель судейской сирены.

— Вот как я умею, а? Правда, здорово? Не выходи, чтобы искать меня: не найдешь. Будь спокоен, я уж сделаю все на совесть.

— Все равно я обязательно выйду за тобой, слышишь? И набью тебе морду — такому, какого найду!

— Не будь дураком, — спокойно ответил Лог. — Не порть напоследок благоприятное впечатление о себе, иначе мне будет очень обидно.

— Мертвым не бывает обидно.

— Мне — будет.

— Лог! — крикнул Силин.

Но он не услышал шороха: связь прервалась, и на этот раз — окончательно.

Силин представил, как Лог отворяет дверцу будки. Переступает высокий порог. Дверка захлопывается — навсегда. Лог делает первый шаг. Минует поворот. Сразу? Нет, пройдет еще немного. Но разницы нет.

Силин понял, что остался один. Совсем и навсегда. Ему хотелось что-то делать. Он теперь чувствовал себя лучше: знал, что ему еще не пришла пора умирать. И не придет, если он не станет больше выходить за пределы корабля. Надо что-то делать. Занять себя. Отвлечься.

Впрочем, стоит ли отвлекаться? Лога больше не было, но Земля оставалась. И жизнь нескольких человек из того множества, что жило сейчас на Земле, зависела от того, что предпримет сейчас Силин.

Он поднялся по пандусу на самый верх; поднялся легко, чуть ли не бегом, хотя можно было и не спешить. Вошел в ходовую рубку. Несколько секунд смотрел на ручки, управлявшие автокорректором тяги. Потом повернул кольцо таймера, устанавливая его на часовое упреждение. Поразмыслив, решил, что часа много, и переставил кольцо на сорок минут. Включил автокорректор. Обождав немного, убедился, что автомат работает: кольцо таймера медленно, едва заметно для глаза, двигалось обратно, к нулевой отметке. Силин ждал, пока под риску не встала отметка «Тридцать девять». Столько минут оставалось теперь до взрыва.

Он вышел из рубки, захлопнул за собой дверь и медленно спустился. Земля еще не вызывала: она была сейчас по ту сторону астероида. Силин побыл немного в рубке связи. Но он не мог усидеть на месте. Хотелось двигаться — быстро, резко, чтобы прошибал пот. В голове слегка гудело, и все время что-то отсчитывало секунды и минуты. Силин почти выбежал из рубки.

Он пришел в себя в тамбуре. Идти не хотелось. Идти было бесполезно. Идти было нельзя. Он привычно надел скафандр, застегнулся и поехал вниз.

Звезды, как всегда, как всю жизнь — насколько Силин помнил ее сейчас — летели вверх. Они летели вверх, а другие сыпались вниз, а третьи возникали в чем-то, что не было ни верхом, ни низом — но все они почему-то попадали прямо в Силина. Это было приятно: звезды щекотали, как теплый дождик, шуршащий в листве, освежающий воздух и сверкающий в косых лучах солнца — дождик, от которого не хочется укрыться, а наоборот, жаль уходить из-под него. Силин шел и негромко повторял в микрофон имя Лога. Он знал, что не получит ответа, и все же вздрогнул, когда увидел того, кого искал.