Исток

— Ты просто не подумал как следует. Со мной тебе не станет легче. Вдвое тяжелее.

— С чего бы это?

— Очень просто. Ведь там я не смогу жить так, как здесь.

— Куда лучше!

— Ведь работать всерьез я там не сумею!

— Мало ли на свете дел? Главное — оставаться самим собой. Вот я, например.

— Нет, и ты тоже не тот. Совсем не тот.

— Ага, хуже?

— Нет. Но — другой. Да ты и сам знаешь… Ты привез туда открытие. А с чем приеду я? Мои дома не доживут до той эпохи. А начинать сначала в сорок лет — смогу ли я? Будут ли силы?

— Ладно! — Александр махнул рукой. Не станем дискутировать. Все решено и чудесно. — Он отвернулся, но не смог сдержаться: — Если бы ты по-настоящему любила…

— Молчи! Вот если бы я не любила — тогда я могла бы и не рассуждать об этом. Я ведь не очень честолюбива, и создать что-нибудь настоящее мне хочется в первую очередь не ради себя. Я полетела бы, не колеблясь: как-никак интересно посмотреть, что происходит там, в будущем. Будь ты мне безразличен, я не стала бы бояться, что тебе со мною станет тяжелее. А так оно и будет. Я чувствую, что моя вершина — еще впереди, и не хочу, чтобы нас обоих всю жизнь терзала мысль, что я ее так и не достигла. А там мне до нее не добраться.

— Да почему? — взорвался он и вскочил на ноги. — Почему? Как ты не понимаешь, что здесь тебе тоже будет недоставать меня, а там — вдвоем — мы станем вчетверо сильнее?

Кира молчала, и со стороны могло показаться, что она анализирует его слова, стремясь поверить им. На самом же деле она просто прислушивалась к голосу логики, и голос этот говорил ей то же, что и раньше. Через минуту она покачала головой:

— Такие — вдвоем — мы не станем сильнее. Наоборот…

— Чушь. Прости, конечно… — спохватился он и поставил бокал на стол, сильно стукнув донышком.

— Не будем спорить, Алька. Прекрасно черпать силы в любви: я — в тебе, ты — во мне. Но сколько этих сил понадобится, чтобы справиться со всем: с тоской о своем деле, своем времени…

— Хроностальгия, — проговорил он.

— Что?

— Так это называется. Болезнь. Тоска по своему времени, по своей эпохе. Но не есть ли это…

— Видишь, даже название есть…

— Я говорю: не есть ли это всего лишь неизбежная тоска о детстве, посещающая порой каждого? Но разве…

— Да, черпать силы в любви. Но, чтобы черпать, надо откуда-то браться этим силам? Я готова отдать тебе все, и если ради тебя надо лететь и погибнуть — я полечу без слов. Но не погибнуть, прилететь, быть с тобой — и ощущать, как с каждым днем будет иссякать то, ради чего все сделано, — это ужасно. Ведь у нас только и есть, что наше дело…

— Как оно может иссякнуть?

— Что же останется от меня там? Любовь — не только объятия, это знает каждый пятнадцатилетний. Нужная тебе я — это еще и то, что я делаю, что думаю, и — как делаю, как думаю… Но ведь там я буду делать не то, и думать не так, и это уже не буду я, которую ты любишь. Хуже, слабее, неопределеннее… И жить так, ежедневно видеть, как другой нуждается в твоей поддержке, — и не уметь поддержать его — вот что ожидает каждого из нас. Я не хочу убить любовь своими руками. А это значит: у нас нет дополнительного источника сил — общей эпохи; и мы должны остаться каждый в своем времени.

— Вот тут-то она и кончится, — сказал Александр мрачно. — Другое дело, если бы я не возвращался и ты сохранила бы меня в памяти таким, каким я был до старта — на вершине. А сейчас…

— Я очень, очень благодарна тебе. Ради меня ты пронизал время в обратном направлении, совершил подвиг…

— Не надо; я тоже давно переболел честолюбием, и мне нужны не титулы. Но только… Признайся, Кир: может быть, ты просто побаиваешься? Тут ты права: жертвы будут.

— Ну, хорошо, — согласилась она. — Пусть все дело будет в том, что я испугалась. Струсила. Не решилась. Это тебя устраивает?

Александр не ответил; оба замолчали, чувствуя, что продолжение разговора приведет к ссоре, а никто из них не хотел ссоры, которая должна была бы продлиться пятьсот лет — и еще сколько-то. Потом он взглянул на часы.

— Еще много времени. Займемся чем-нибудь?

— Хочешь почитать?

— Нет смысла, — отказался он. — Лучшее из того, что сейчас написано, я могу прочесть и там. А остальное не стоит. Лучше шахматы.

— Слишком сложно. Не могу думать сейчас.

— Что еще можно придумать?

— Крестики-нолики, — подумав, сказала Кира и улыбнулась. — Как в детстве. Глупо?

— Как и все остальное, — проворчал он. — Давай.

Они играли в крестики-нолики, рисуя на бумаге одну табличку за другой. Кира выигрывала чаще. Внезапно Александр отшвырнул карандаш:

— И все-таки не понимаю…

— Что тут непонятного? — Кира отозвалась сразу: каждый миг она была готова к продолжению разговора, отлично понимая, что Александр все еще не примирился с ее решением. — Ты предлагаешь мне великолепный медовый месяц. Но он кончится; мы очнемся — и пожалеем, что возврата нет.

— Медовый месяц? Ошибаешься. Войти в ту жизнь — это будет не так-то легко. Это… Но ты решила окончательно?

— Да, — сказала она, взяла карандаш и поставила крестик.