Исток

— Но, несмотря на ее запредельную силу, под этим изысканным облачением пленительной плоти скрывался глубинный психоз. Намида боялась старости: при одной только мысли о том, что ее красота столь же недолговечна, как и всякая вещь, облаченная в плоть, раковину или панцирь, она бесилась от ярости и дрожала от страха. Темные вихри в ее голове сосредоточились на сгущавшемся безмолвии смерти, и Намида велела изъять слова «время», «старость» и «смерть» из всех существующих языков. Теперь все часы в империи отмеряли время назад, а сама императрица, не желавшая наблюдать изменения в природе, не покидала своих покоев, где всегда горел свет. Где не было ни ночи, ни дня — только этот искусственный свет в ее напряженных, застывших зрачках.

— А когда это случилось, насколько они преуспели в своем постижении реальности? — спросил Сновидец. — Ведь у них наверняка были какие-то препараты, какие-то механизмы…

Талис покачала головой.

— Что-то было, конечно. Но ничего — для создания долговременного эффекта, — сказала она. — Намида повелела ученым мужам, величайшим умам своего времени, проникнуть в самое чрево провидения и найти трансцендентальный ген. Под страхом пыток и смерти для всех членов семьи тысячи блестящих ученых посвящали себя этим поискам. Ни одна цивилизация еще не знала такой мощной атаки на время и смерть. Но, невзирая на столь впечатляющую попытку, необузданная пустота материи полнилась эхом бессчетных провалов и неудач.

— И никто не пытался ее остановить?

— Самый дух того времени был буквально пропитан мифом, — объяснила Талис. — Даже самые ярые противники императрицы ощущали это трепещущее напряжение — предвестие чуда. У них были такие же устремления. Они, как и Намида, боялись смерти.

— Да, и хотели жить вечно, — заметил Сновидец.

— Шли годы, — продолжала Талис, — и время изрезало великолепную плоть своим острым, безжалостным языком. Намида старела. Ее глаза потускнели и налились неизбывной печалью; ее голос гремел, точно взбешенный гром. Она как будто вобрала в себя горечь и ярость мира. «Дайте мне еще жизни», — кричала она. Ее взгляд был преисполнен пронзительной ненависти, когда она наблюдала из своей позолоченной темницы за молодыми красивыми прислужницами. Она не плакала, нет. У нее уже не было слез; ее тело было сухим, как ореховая скорлупа, — мертвая оболочка, из которой ушла вся радость.

Талис долго молчала.

— Черная злоба кипела в груди Намиды, — сказала она наконец. — Она творила такие немыслимые изуверства, что их даже представить себе невозможно. Императрица буквально сходила с ума при одном только взгляде на молодое красивое лицо и однажды издала указ: изуродовать всех девушек и молодых женщин империи…

— И тогда люди восстали?

Талис покачала головой:

— Нет, смельчаков не нашлось. Власть Намиды была практически безгранична, в том числе — и над умами людей. У нее было множество ярых приверженцев, готовых исполнить любое ее повеление.

Талис улыбнулась, но в глазах у нее была боль.

— Так происходит всегда, когда темная сторона власти владеет оружием, имя которому — Закон.

— Да, но мне все равно непонятно, как посреди этого ужаса, зверства и мракобесия могло возникнуть такое чудо, как технология духа. У нас на Земле были деспоты и тираны — великие твердыни мертвой биологии. У нас были скачки в эволюции сознания… наши алхимики тоже стремились познать тайны жизни и смерти… потом им на смену пришла наука и мыслящие машины… но такого прорыва наша цивилизация не знала.

— Да, — сказала она. — Хаос и разрушение — это как вихрь: он кружит и кружит, пока нас уже не начинает мутить. Но то, о чем мы сейчас говорим, случилось только однажды; это было время, выпавшее из Круга. Я не знаю, быть может, поэтому… я просто не знаю…

Она умолкла на миг.

— Я тоже кое-чему научилась, — сказала она. — Теперь я поняла, что История — это не то, что я думала, и что, как и все остальные персонажи любой истории, мой образ себя, спроецированный вовне, действует только в противоречиях.

— Объясни, — попросил Сновидец.

— Я обрела новое понимание, но не могу выразить его в словах. Ряд картинок, извлеченных из самых глубин истории. Подборка образов, слишком размытых, чтобы уловить в них смысл.

Он посмотрел на нее и улыбнулся:

— Не насилуй себя. Чем сильнее ощущаешь свою принадлежность, тем меньше чему-либо принадлежишь.

— Хорошо, — улыбнулась она. — Ты все схватываешь на лету.

— Твоя история — это лишь верхний срез. Под ним что-то скрывается, — сказал он, усмехнувшись. — Я достаточно попутешествовал по сновидениям, так что я знаю… В любой истории есть секреты, скрытые от рассказчика…

В ее глазах заплясали озорные искорки.

— Сейчас мы опять пойдем на приближение, — тихо проговорила она. — Чтобы осознать смысл события, его надо пережить, накопить впечатления, проникнуться настроением — окунуться в чувственный поток.

Сновидец был полон решимости:

— Продолжай.