Исток

   — Да за такого умельца ты пятнадцать номисм получишь! Ты его свези в Константинополь, там его с руками оторвут. Двенадцать монет — и по рукам!..

   — Уговорил — даю восемь номисм. Только ради почина, — прокряхтел соматопрат, брезгливо оглядывая умелого раба.

   — Даже слышать не хочу! Двенадцать — вот моя последняя цена! — не уступал тавроскиф.

   — Послушай, Могута, за двенадцать номисм я куплю двух девушек, которых перепродам за двадцать четыре, а на этом холопе я потеряю семь номисм, потому что его никто не купит и за пять...

   — Двенадцать! Девок без мужиков я не продаю. Бери всех скопом. А не то — уходи, — сказал Могута и отвернулся, с преувеличенным вниманием разглядывая арабских перекупщиков.

   — Ладно, варвар, беру за двенадцать, — скрепя сердце согласился соматопрат. — Девок ты отдашь, как обычно, по шесть номисм?

Могута сокрушённо крякнул, озабоченно почесал в затылке:

   — Накинул бы хоть по золотничку на девку — ты глянь, какие хорошие, ладные да пригожие, у всех ноги белёные[2], ни одной порченой тебе не привёз... Такого товара больше ни у кого не найдёшь...

   — Шесть номисм, и ни оболом больше! — чувствуя, что варвар готов согласиться с назначенной ценой, не отступал Тимофей.

   — Твоя взяла, кровопивец! — вздохнул Могута. — Давай зови свидетелей, зови коммеркиария, пускай закрепит сделку. Эй, холопы!..

Растерянные холопы обречённо уставились на боярина.

   — Отныне этот грек — ваш новый хозяин... Чего велит, исполнять беспрекословно, а не то...

Затем Могута тщательно пересчитал золотые монеты, полученные от соматопрата Тимофея, каждую попробовал на зуб, чтобы не обмануться ненароком. Ссыпав золотые в кошель, увязал его в пояс.

   — Эгей, тавроскиф Могута, — помахал рукой знакомый торговец. — Подходи!.. Есть ковры заморские, есть хорошие ткани, и недорогие. Покупай!..

   — Благодарствую, надобности нет, — угрюмо ответил Могута.

   — Куда дальше пойдёшь? Домой? — не унимался разговорчивый торговец, в котором Могута подозревал тайного соглядатая.

   — К хазарам, — неопределённо махнул рукой Могута. — Сказывали мне, будто у хазар рыбий клей дёшев... Рыба у хазар знатная... Такой у вас в Корсуни нет.

   — Ты прав, Могута, у хазар и рыбий клей лучше нашего, и рыба водится царская... — вздохнул торговец. — Удачи тебе! На следующее лето приходи пораньше, я для тебя приготовлю всё, чего ни пожелаешь. Говори, чего бы ты хотел?..

   — Ничего мне от тебя не надобно... Цены у тебя безбожные! Разве что масла деревянного купить?..

   — Сколько нужно? — оживился торговец. — Лучшее оливковое масло будет дожидаться тебя уже в апреле!

   — Приготовь бочонков десять — двенадцать, — попросил Могута. — А я тебе холопок привезу молодых, ядрёных!..

— Давай-давай, привози, — заулыбался торговец, и глаза его стали маслянистыми, словно у сытого кота.

Вернувшись на лодью, Могута приказал сниматься с якоря.

* * *

С попутным ветром лодьи два дня шли на восход, держась вблизи скалистых берегов.

На ночёвки обычно приставали к берегу, разводили костры, варили неизменный кулеш с салом.

С рассветом отчаливали и поднимали паруса.

О том, куда идут и зачем, никто не спрашивал, но все лодейники понимали, что задумал боярин Могута отнюдь не к хазарам идти.

Минувшим летом он целую неделю стоял на якоре вблизи небольшого городка Сурожа, всё высматривал, как получше к нему подобраться. И не столько на сам городок поглядывал боярин — взять целый городок приступом у него не хватило бы силы, — но манил к себе небольшой монастырь, помещавшийся в отдалении от каменных городских стен.

В один из дней, едва солнце стало опускаться в море, Могута приказал лодейникам причаливать к каменной пристани неподалёку от монастыря.

* * *

Игуменья Екатерина растерянно оглядывала странных посетителей — у монастырских ворот стояли пять тавроскифов, вполголоса переговаривавшихся между собой. Вид у них был вполне смиренный, вдобавок все они были безоружными.

Престарелый привратник, понимавший варварскую речь, сказал игуменье, будто бы один из варваров изъявил желание креститься и просит матушку о благословении.

   — Скажи ему, чтоб отправлялся в Сурож! — крикнула игуменья. — У нас в обители его никто не окрестит.

Тавроскифы почтительно выслушали привратника и удалились к себе на пристань.

Вскоре одна лодья снялась с места и ушла в море в направлении Сурожа.

   — Неисповедимы пути Твои, Господи!.. — вздохнула игуменья и перекрестилась. — Наставь сих неразумных тавроскифов на путь истинный!..

На следующий день сестра Феофания, посланная в Сурож за солью, вернулась с известием о том, что местный священник и в самом деле окрестил одного из тавроскифов.

   — Дикие они, что ни говори!.. — усмехнулась Феофания. — По случаю крещения устроили пьянку прямо вблизи храма...

   — От великой радости, сестра Феофания, — по-своему истолковала игуменья поступок тавроскифов. — Помолимся за новокрещёных нынче же на вечерне.

Однако благостного моления не получилось.

Едва в церкви началась служба, послышались тяжёлые удары и шум у ворот.

Перепуганный привратник вбежал в храм и прошептал игуменье на ухо: