Истоки

— Донести хочешь? Да, люблю. Ну и что тебе? За идеи люблю, за бесстрашие…

— За идею можно любить, идеи хорошие. Но уж больно много всяких примазалось, так что… А идеи, что ж, они и у Христа неплохие: человечность, правдивость, справедливость, жалость…

Бородатый брат был интересен, пока раскрывал христианское учение как основу европейской цивилизации и гуманизма. Михаил никогда не слыхал об этом учении из уст верующих. Проповеди атеистов отталкивали его тем, что излагали учение Христа карикатурно, властно требуя поверить им на слово, не размышляя. Некоторые атеисты-начетчики, которых ему часто приходилось слушать, ничего, кроме своего голого атеизма, не знали, и сердца их не болели в нравственных поисках. Бородатый брат однажды снял пилотку, и Михаил удивился, что при такой густой бороде может быть такая большая лысина, обнажавшая неправдоподобно белую кожу головы.

— Вспомни, дядя Миша.

— Это вы мне в дяди годитесь, — недовольно перебил Михаил, невзлюбив эту белую лысину. — И что вы привязались ко мне? За меня вы не будете жить, отчаиваться, радоваться, если, конечно, случай подвернется. Меня могут любить, обманывать при любом нравоучителе.

— Не постигну я тебя, Михаил батькович, — сказал бородатый, погасив пилоткой сияние своей лысины.

— В бога не верю.

— Но почему?

— Человек я, понял? А ты — сектант и насильник. И если ты еще есть — значит, человек пока зелен морально. Умного, наверное, совестно и опасно агитировать, пуская в ход высшую математику из трех пальцев. У меня свои внутренние вопросы, они не угрожают никому, кроме меня. И тебе их не разрешить.

В другой раз к Михаилу подошел вместе с бородатым еще один в лохмах бедолага. Холодное серое небо застыло в глазах его, он втягивал в плечи голову на тонкой шее, обратив конопатое ухо к голосу бородатого:

— Где совесть, там и родина, — говорил бородатый. — Не изменяешь совести — значит, не изменяешь родине. А Россия, что? Началась Россия давно, и не с Петра даже. И никому — ни немцам, ни японцам уничтожить ее нельзя. Ни один народ нельзя уничтожить. Россию не трогайте, братцы, она выше наших болячек, споров.

— А если Родина захочет наказать меня…

— Нагадил ей? — спросил Михаил, нацеливаясь взглядом в его конопатое ухо.

— А ты не нагадил? Все пленные виноваты.

— Всему свое предопределение, милый брат, — снова заговорил бородатый. — Как бы змея не трескала своих гаденышей, их все равно предостаточно остается, так что это есть закон природы. Родина сама знает, когда и чью жизнь на алтарь положить. Пусть нас загоняют после плена в Сибирь-матушку. И там люди, и на то предопределение. А ты, Ваньтя, не лезь, ради Христа, в пустоту, не ищи талана там, где не зарывал. Не в кармане он, а в душе. Никто не даст покоя и опоры, в себе найди. Вот Михаил тоже ищет в себе.

Михаил помолчал; что-то очень древнее вспомнилось ему: не то избенка в лесу, не то старик, схожий с пнем. И это его, а не немецкое. Русское.

Молодой едва выталкивал озябшим языком:

— Тут один вечор ходил вербовать в армию Власова. Освободим, говорит, Россию, немцев выпроводим долой, заживем частным сектором. Мне-то наплевать, какая там собственность, частная или общественная, я все равно не участник в паях.

— Кто же ты? Работал ведь? — сказал Михаил.

— В школе… Только, пожалуйста, политграмоту не вталкивайте в меня! Не приставайте с ножом к горлу, не вынуждайте считать Кумача выше Есенина, а драматурга Афиногенова мощнее Шекспира.

На другой день появился власовец. С подчеркнутой и потому особенно ненавистной Михаилу выправкой пристал к ним решительно:

— А вам некуда деваться, братья-славяне. В плену не помрете, дома упекут вас на Колыму в лучшем случае. Мы Родину не продаем. Окончится война, немцы уйдут к себе. Не знаю, какой строй установит народ, но знаю одно: колхозов не будет. Страна останется беспартийной на много лет. Мне жалко рядовых людей: они всегда страдали больше всех в религиозных войнах, в революции и контрреволюции.

Молодой с конопатыми ушами спросил удивительно вежливо:

— А теперь вы зовете нас стрелять из немецкого оружия в этих рядовых?

— Это ужасно. Но это недолго будет. Увидят наши нас — перейдут к нам. Иначе что же делать-то? Предлагайте, братцы. — И тут он перешел на шепот: — Германию нам не победить на этот раз.

Нервно сжимая пальцы, бородатый брат спросил:

— Так когда же мы Германию победим? — и похлопал по своей морщинистой шее. — Когда?

— Россия поднимется быстро, потому что за рынки ее, за ее симпатии будут драться и Европа и Америка. Золотым дождем польются займы.

Михаил шагнул к вербовщику, чуть согнув свою широкую, сильную шею.

— У тебя есть в России брат? — кротко спросил Михаил.

— Ну, допустим, есть. И что? — Офицер поднял брови.

— А если его убьют из немецкого оружия?

— Значит, вас еще не расстреливали свои.

— У меня три брата. В них стрелять не буду и тебе не позволю!

…Били власовцы Михаила спокойно, будто вытряхивали пыль из матраца.