Истоки

Лена положила ребенка на стол рядом с коркой хлеба и кружкой, подняла коптилку к лицу Юлии. В узкой прорези полуприжмуренных, приподнятых у висков глаз темнели уже нечуткие к свету зрачки. У виска в густых волосах и на свернутой валиком вязаной серой рубахе, которую в цехе подложил Юрий под голову жены, запеклась кровь.

— Да когда же это?

— Нынче пули пошли немые, злые, как дурные собаки — те грызнут, не гавкая, — сказал Макар Ясаков.

Когда Лена, поднеся огонь, смотрела с недоумением и ужасом на Юлю, та была еще жива, даже не знала, что умирает. Роды дали ей неизведанную прежде полноту покоя. Будто многие годы неутолимое, сердитое, недоверчивое искание привело ее к завершенности счастья. Все узлы были развязаны родами, и ей дышалось легко. И когда ее несли по оврагу, она под мерное покачивание носилок, отдавшись на добрую волю солдат, вспоминала горячие пески на Волге, смыкающиеся над головой ушастые клены, в голубоватом огне небо над черным омутом и себя в просторном розовом платье, и белоголового мальчика Юрку. Она ловко кидала гальку в воду, но один камешек, выскользнув из пальцев, ударил ее в висок. Омут растекался, заливая свет. На мгновение солнце пятном заглянуло в глаза — Лена поднесла к лицу коптилку. Омут зашумел, темнея. На волны опускались рыжие листья, легко поплыли по воде.

— Осень. Осень, — позвал ее голос не то Юрия, не то отца.

…Волга становилась трудно. Всю ночь скрипели льды, громоздясь в заторы. Несколько раз восстанавливался ледовый покой от берега и до берега, но потом, как в бреду, вздыхала река, и лед рвался на ее груди. На рассвете огромная в торосах крыга вывернулась из-за мыса, медленно, дробя и переворачивая льдины с вмерзшими желтыми прожилками бревнами. Громадина заматерелого льда уперлась в оба берега.

Мороз с режущим ветром проворно припаивал льдину к береговым наледям и, латая промоины, вязал через Волгу дорогу на левый берег.

Круто работали холода, свинцовым льдом заглушили покорно стынущие левобережные озера и протоки, спеленали смирительным сине-желтым гнетом Волгу. В кривом полете падали, опаляясь в стуже, птицы-зимовухи. На заре потрескивали деревья в седых лапах мороза.

XI

Юрий поехал с Валдаевым на северный участок фронта. Там, за холмами, перелесками, в балках концентрировались ударные армии. По железной дороге, построенной еще летом жителями приволжских городов и сел, шли поезда с солдатами, орудиями, один за другим, с интервалами в десять минут. Вдоль дороги топтались, разминаясь на морозе, подростки, старики, женщины, закутанные до бровей и ноздрей, сигналили машинистам об опасности или свободном пути. Обратно вагоны не возвращались, их стаскивали на землю, и в них поселялись солдаты. Свыше полусотни переправ связали берега Волги. В тумане и низкой облачности на двадцати семи тысячах машин продвигались ночами дивизии, бригады, полки со всем своим обременительным хозяйством. Приказы передавались устно, радиостанции оставались на старых местах, играя в фиктивную связь. Эта таинственность жизни сотен тысяч людей захватила Юрия своей громадностью, грозной предначертанностью близкого сражения.

После поездок Юрий был на совещании командующих трех фронтов. Жуков остался доволен подготовкой к наступлению.

— Догадываются фашисты, Степан Петрович? — спросил Юрий Валдаева, когда они расставались на левом берегу.

— Судя по всему, нет. Но, если бы даже догадывались, неотвратимость неизбежна. Мы устроим им кладбище. Гигантское.

Валдаев сказал, что его била лихорадка, пока немцы все эти девяносто дней наступали, незаметно для себя втягиваясь в безнадежную ситуацию. Временами опасался: как бы не начали отход, хотя отход не спас бы их. Теперь кризис вызрел: наступать не могут, к обороне не готовы. Состояние неопределенности, душевной несобранности, умственной слепоты. Разбойничья армия находится в прострации. Немецкое военное руководство — все эти хейтели вместе с фюрером — побеждено в битве стратегических идей. Теперь нужно сокрушить армию огнем.

Ночью Юрий перешел вместе с колонной солдат по льду через Волгу, минуту постоял у того древнего холма-кругляша, где в братской могиле схоронили Юлю. Зимой тот холм калят морозы, а летом пригреет ласковое волжское солнце, он зарастет шалфеем со свинцовым оттенком, горячие низовые ветры обдадут его застенчивым степным ароматом с полынной горчинкой… Сложна, противоречива была его поздняя жена, но душой не лгала, чиста была в своих недоверчивых исканиях. Трудная любовь вязала его с Юлией.

Юрий вернулся к своим заводским ветеранам, а воспоминания о жене шевелились в сердце родничковым ключом, горьким и нежным.