Хорошо помню то состояние, которое переживали солдаты перед атакой. С одной стороны – торжественность момента. Нас много и нам казалось, что мы способны сокрушить любого врага. Но вместе с тем – и тревожное чувство: каждый отдавал себе отчет в том, какие метры предстоит пройти. Каждый понимал, что эти метры для многих будут последними. Но того, что случилось в этот день, никто не ожидал.
Началась артподготовка. В течение получаса вся полоса немецкой обороны содрогалась от грохота взрывов. И вот вдоль траншеи пронеслась команда: «Вперед!» Мы выскакиваем из траншеи и беспорядочной толпой бежим в сторону немецких позиций. Здесь несколько ночей трудились наши саперы: в проволочных заграждениях приготовлены для нас проходы, на снеге лежат обезвреженные мины.
Вот первая полоса проволочных заграждений – проходим ее. Со стороны немцев ни одного выстрела, их траншея кажется вымершей. Уже близка вторая полоса колючей проволоки, нервное напряжение нарастает. Все внимание сосредоточено на проходах. Взор нечаянно скользит по брустверу немецкой траншеи, и… леденеет кровь. В траншее плотной шеренгой стоят немцы, их много. В нашу сторону направлены сотни стволов. Немцы близко, хорошо видны их лица.
И вдруг на нас обрушивается целый ураган огня, слышатся душераздирающие крики. Уничтожающим огнем из пулеметов и автоматов немцы прижали нас к земле, сверху посыпался град мелких мин. Атака захлебнулась. Мы оказались в ловушке на нейтральной полосе между двух рядов колючей проволоки. С обеих сторон началась яростная перестрелка и артиллерийская дуэль. Я успел выпустить из автомата полный диск. Потом хлестануло чем-то по спине. Очень и очень долго полз по глубокому снегу в сторону нашей траншеи.
Поле боя представлялось страшной картиной. Всюду трупы наших ребят, изуродованные тела, кровь.
До своей траншеи я не дотянул метров 15–20, потерял сознание. Как потом выяснилось, разрывная пуля зацепила спину немного ниже лопатки. Рана оказалась не смертельной, но обширной, потерял много крови. В траншею меня затащили санитары. Когда очнулся – увидел, что сижу на ящике от снарядов голый по пояс. Солдат поддерживает меня сзади под руки, одна из санитарок опоясывает меня плотно бинтами, другая – растирает мне лицо и руки снегом. От этого я, наверное, и очнулся. После перевязки меня потащили по траншее на фанерном листе (или на плащ – палатке) до медпункта.
Результаты атаки были печальными. Оборону немцев мы не прорвали, слишком неравным был бой. Из нашего батальона (около 300 человек) санитары подобрали десятка два раненных и обмороженных бойцов. Остальные остались лежать там. Это – потери только нашего батальона. Позже я узнал, что на следующий день были собраны все оставшиеся «резервы» нашей дивизии и других частей и предпринята повторная попытка (артподготовка и атака) прорыва немецкой обороны, но она также оказалась безрезультативной и также с большими потерями».
Тяжелым боям под Ржевом поэт Александр Твардовский, который был очевидцем тех событий, посвятил следующие строки:
Ржев освободили ценой огромных потерь только 3 марта 1943 г. Так воевать было нельзя. Именно это обстоятельство и заставило И. В. Сталина заниматься ликбезом наших маршалов и генералов.
Даже Г. К. Жуков, будучи военным руководителем обороны Москвы, еще не дотягивал до «Гинденбурга», совершил ряд тяжелых ошибок. Не случайно, что в действиях Жукова под Москвой, И. В. Сталин не увидел результата, достойного высшей награды государства – Героя Советского Союза.
Однако надо все же должное Г. К. Жукову, в отличие от остальных наших маршалов и генералов армии, он учился на собственных и на чужих ошибках достаточно быстро, хотя и ценой многих человеческих жизней, подчиненных ему солдат и офицеров.
Несмотря на огромные потери Красной Армии, Жуков сумел на фоне предшествующих сплошных неудач добиться впервые существенного положительного результата: гитлеровцы во время контрнаступления под Москвой хоть и не были уничтожены, как под Сталинградом, однако потеряли здесь в общей сложности более полумиллиона человек, 1300 танков, 2500 орудий, более 15 тысяч автомашин и много другой техники.