Истоки (Книга 2)

Фридрих выпрямился перед своим отцом-фельдмаршалом, высокий, с хейтелевской осанкой, только в глазах за эти тревожные дни обжилось что-то мистическое, обреченное.

Брюки с красными лампасами - форма офицеров генштаба - помяты. Это маленькое упущение в туалете молодого офицера из разведывательного отдела насторожило Вильгельма. Отцовский и генеральский долг повелевал ему укрепить духовные силы сына и солдата. Фельдмаршал решил снисходительной иронией унять внутреннюю дрожь штабных работников, тем более что глаза офицеров обратились к нему с тревогой и надеждой.

- Да у вас тут не оперативный отдел, а... - он медленно пожевал крепкими губами, - пчелиный улей.

Фельдмаршал промахнулся, не задел самолюбия штабных работников, и даже Фред, гордый, честолюбивый, не оскорбился.

- Улей, - подтвердил он и уточнил: - Растревоженный русским медведем.

Грустное, сломленное что-то выражал сейчас удивленный профиль Фридриха. Гуго и отец сидели у стола справа и слева от Фридриха и следили за его большой красивой рукой, которая цветными карандашами отмечала на карте линию фронта. Делал он это с изяществом художника. Линия менялась поминутно, с каждым новым донесением по телефону или связными появлялись новые, удлинялись старые красно-жирные стрелы, вонзаясь в тело 6-й армии, кровеня поля, круче загибались подковы, обозначавшие многочисленные удары, обходные маневры и прорывы русских.

- Они так быстро наступают? - спросил дядя Гуго.

- Кружатся, как коршуны, над... над кровоточащей раной прорыва. Проникают в тылы...

- Ты, Фред, с художественным воображением. Это у тебя от матери. Надо проще и строже. Русские огрызаются перед смертью, - сказал фельдмаршал. Он похлопал сына перчаткой по плечу, ушел в бункер к командующему армией.

Дядя Гуго открыл термос, висевший у него через плечо, поставил на стол две металлические рюмочки, наполнил французским коньяком.

- Сегодня день поминовения погибших, - сказал Фридрих со светлой грустью.

- А я и забыл, - не сразу отозвался Гуго. - Но, черт возьми, откуда они взяли танки? - с высокомерным презрением к русским и к своим, вводившим его в заблуждение, сказал дядя Гуго. - Когда я ехал сюда, меня заверяли, что противник исчерпал все свои резервы и возможности. Говорили умные люди. Фельдмаршал Манштейн.

Фридрих вежливо сказал дяде, что он, майор, не может выносить оценку словам и поступкам генералов.

- Обстановка на фронте изменилась под влиянием совершенно новых факторов: русские начали использовать крупные танковые соединения для достижения оперативных целей. Вначале у меня это вызвало живой интерес, а затем - гнетущую тревогу.

- Говори, мой мальчик, я тебе верю. Я не разделяю твоего увлечения Библией и этим, как там его?

- Марк Аврелий.

Дядя подержал в руке изящный томик в кожаном переплете, изданный в 1675 году, в эпоху Людовика XIV, принадлежавший когда-то французскому генералу времен Великой революции. Была на нем дарственная надпись королеве Швеции Христине. Взял Фридрих книгу по праву победителя в одном из замков Бретани. Оправдывали этот поступок его поиски особого смысла в самосозерцаниях мудрого стоика на римском императорском троне.

- Я знаю, что ты не солжешь, - сказал дядя Фридриху.

Фридрих рассказывал, водя карандашом по карте, что еще сегодня утром он был в сонном Калаче в армейском тылу и вдруг внезапно русские танки с горящими фарами подошли к Дону, передавили охрану, захватили и разминировали мост. Потоки бегущих частей с севера и запада захлестывают штабы. Испуганные, жалкие, сопатые, вшивые, страдающие дизентерией. Паника гнусная, подлая, страшная. А русские в белых полушубках, в валенках. Физиономии сытые, красные. Русские танки, кавалеристы врываются в наши боевые порядки, как страшные всадники Апокалипсиса...

- Мы не знали и не знаем эту страну, этот народ. Теперь я думаю, дядя, лучше было бы не трогать ее. Загадочный народ. Вы жили среди них, скажите, что такое русский?

- Авось да небось. Мы, немцы, дали в свое время этому народу-гиганту, народу-ребенку управляющих, государственных чиновников, научили элементарному порядку...

Когда-то Хейтели построили в городе не только заводы, но и все коммунальное хозяйство: трамвай, водопровод, канализацию, электростанцию, мельницы. Через сорок лет компания передала бы все хозяйство управе. Ленин помешал колонизовать Россию.

- Русские умеют работать, я это всегда говорил. Они переживают медовый месяц индустриализации. Запах машинного масла прекраснее духов возлюбленной. Машина - бог, металл - душа! Пафос и романтика. Не сломим их сейчас, завтра они мир за грудки возьмут!.. - закончил Гуго по-русски, завернув крепкое ругательство.

Старик чуть было не сказал: ехал сюда, по-наивному надеясь повстречать на своем заводе того молодца, которому однажды дал пощечину за листовку, а он взял его за манишку, вынес из цеха на шихтовый двор и положил на шлак... Шлак был теплый... Молодость! Чего не отдашь, только бы хоть на мгновение вернуть ее, даже такой вот живой и обидной деталью.