Истоки. Книга первая

В дороге Александр думал о Москве и о людях, которых встретил там. Но чаще всего, упорнее всего мысль его останавливалась на брате и Вере. Их отношения казались ему неестественными. Брат – размазня или, хуже, избалованный малый, просто волочится за девушкой. Александр не верил в любовь без взаимности, так же как не поверил бы, если бы сказали ему, что птица может летать с одним крылом. И если бы он не знал Михаила по фронту, не полюбил бы его недоверчиво, но крепко, то он поддался бы соблазну сказать сейчас о нем: «Брат – дурной человек». И еще меньше понимал он Веру. Не любит, а сама, может быть, того не сознавая, удерживает брата около себя. Это бесчеловечно.

Телеграммы Александр не давал, чтобы не беспокоить отца. Тихо появился он в доме. Родители обнимали его, а он, опустив голову, стоял, перебирая в руках красноармейскую ушанку. Отец надавил на его лоб ладонью, заставил сына поднять голову.

– Ну что, Саша?

Александр уткнулся головой в грудь отца.

А через несколько минут он уже исправлял перегоревшую электроплитку. Маленький Костя возился у его ног.

VI

Михаил Крупнов, уволившись из армии и с работы, откладывал поездку к родным под разными предлогами: то хотелось дождаться ответа из редакции журнала, куда отнес свои рассказы о войне, то просто неудобно было так быстро покидать друзей, которые, думал он, весьма опечалятся его отъездом. И хотя Михаил, выгоняя себя из Москвы, совершенно необдуманно, в порыве дружбы, передал комнату своему товарищу, изумив знакомых благороднейшим и дурацким, по их мнению, поступком, он продолжал придумывать множество важных причин, удерживающих его в столице, и закрывал глаза на главную причину.

А главная причина была та, что он, несмотря на недвусмысленно холодный прием, какой оказала ему Вера, все еще надеялся на что-то с упрямством мягкого человека, приведенного на грань отчаяния. Между тем положение его начинало казаться смешным даже для близких друзей, с которыми он, прощаясь несколько раз, прогулял почти все свои деньги. Последнее время нравственное равновесие Михаила нарушилось, и он опускал руки при виде полнейшего беспорядка в душе своей.

Приятель, неожиданно для себя получивший комнату в Москве, теперь тяготился присутствием Михаила и не скрывал этого. Он часто уносил ключ от комнаты, и Крупнов часами простаивал у двери, вызывая такое же безнадежное покачивание головами своих соседей, какое вызывают все помешанные люди. Комендант, друживший с Михаилом, как все рабочие большого дома, не раз пивший за его счет, стал намекать ему, что без прописки жить в столице не положено, и только из милости разрешал ему ночевать в его же комнате.

Было далеко за полночь, а Михаил все еще не ложился. Плохо, когда знаешь сам, что сердце твое глупое, доверчивое, увлекающееся, а заменить его другим сердцем нельзя. Погасив свет, сомкнув за спиной руки, Михаил, как загипнотизированный, смотрел и смотрел на окно левого крыла огромного старого дома.

Там, за этим окном, живет она, Вера Заплескова. Грустно, как вода в омуте, синели стекла, отражая полусумрак овеянного ветром рассвета. Небо закидано темно-пепельными облаками, и только над Москвой-рекой в узкой прорези туч робко плескалась далекая синь. Все отчетливее выступал двор – серый каменный колодец, и вместе с угасающей зарей все блекло и холодело в душе Михаила. Со стыдом вспомнил: с барабанным оптимизмом писал в газету о бойце, которому ампутировали отмороженные ноги, почему-то умолчав о том, что красноармеец, страдая, ругался, плакал, просил не отрезать ног и все повторял, что у него трое детей и хворая жена. Вспомнил, как всякий раз в начале боя испытывал противную робость, а в очерке, подделываясь под чей-то оскорбительно-бодряческий тон, писал, будто бы с веселым, легким сердцем бежал на врага среди разрывов снарядов.

Машина прошуршала шинами у подъезда. Во двор вошли женщина и мужчина. По внезапному испугу своему он скорее почувствовал, чем узнал, Веру. Молодой человек в плаще и шляпе был Валентин Холодов.

Сильно, до тоски вдруг захотелось Михаилу, чтобы эта женщина была не Вера или чтобы он не видел ее вместе с Холодовым. И было противно оттого, что он не только боялся правды, но и, сознавая боязнь свою, все-таки ничего не мог поделать с собой. Надо бы решительно отвернуться, забыться, но глаза его видели Веру.

Холодов положил руку на голову девушки, а девушка, запрокинув лицо, подставила ему губы, и он поцеловал ее. Придерживая полы плаща, Вера сначала пошла торопливо, потом останавливалась на каждой ступеньке, улыбаясь и помахивая рукой Холодову. Когда скрылась за стукнувшей дверью, майор надел шляпу и пружинящим шагом пошел со двора. Но вдруг остановился, подняв голову.

– Иди спать, – робко выглянув из окна, тихо сказала Вера.

В ответ послышался воркующий голос Холодова:

– Не могу, понимаешь, не могу. Чудное утро, ведь правда?

Появился дворник в белом переднике, с метлой и попросил у Холодова закурить.