Истоки. Книга вторая

Не испытывая сострадания к солдатам, Фридрих думал лишь о том, что сопротивление в таких условиях – не проявление солдатского духа и чести, а безумие руководителей.

Аккуратно поступали сверху приказы о перегруппировках, о создании новых линий, о награждениях, повышениях, понижениях. Начальник штаба армии Артур Шмидт проводил инструктаж командного состава корпусов. Пахнувший крепким одеколоном, каким душатся закоренелые холостяки-эстеты, напористый, необоримо упрямый, довольный недавним производством в генерал-лейтенанты, он доказывал, что еще можно драться ножами и зубами.

– Кто выкинет белый флаг – будет расстрелян! Кто немедленно не сдаст сброшенную с самолета колбасу, буханку хлеба – будет расстрелян…

Командир танкового корпуса Зейдлиц сказал, что командир 297-й пехотной дивизии фон Дреббер приказал своим сдаваться.

Паулюс молчал.

– Командир четырнадцатого танкового корпуса генерал Шлемер тоже начал сдаваться. Я располагаю данными, что русские ведут себя гуманно. Кормят, оказывают медицинскую помощь.

«А что же позорного в плену? – думал Фридрих. – Возможна ли война без плена? Даже старый Гебгард Блюхер в 1806 году сдался Наполеону во главе четырнадцатитысячной армии».

– Я не стану ничего делать, – сказал Паулюс с тоской. Генералы начали спорить, не заботясь о приличиях.

«Когда побеждают, то все, от генерала до солдата, умны, находчивы, великодушны. Славы хватает на всех, особенно если пожиже развести ее. И наоборот, поражение, как и нищета, делает людей глупыми, нерешительными, мелочными. Ни у кого недостает великодушия, все винят друг друга, себя считают правыми», – думал Фридрих Хейтель.

– …титаническая деятельность фюрера… новое, твердое, как гранит, мировоззрение… упорные сражения на Волге, – слышал Фридрих, как и эти генералы, речь Геринга по радио, взвинченный голос рейхсмаршала сумасшедше метался. – Противнику удалось собрать последние резервы из подростков и стариков. Этих изголодавшихся, дрожащих от холода людей лишь с помощью кнута и пистолета гонят в бой комиссары. Фанатический натиск большевистских орд сдерживают наши солдаты в величайшей за всю немецкую историю героической борьбе.

Подвиг 6-й армии он сравнивал то с подвигом нибелунгов – в охваченном огнем чертоге они утоляли жажду собственной кровью, то со спартанцами в Фермопильском ущелье. Он призывал солдат лечь костьми, тем самым создать новый героический эпос десятилетию райха.

«Имеет ли кто-либо, пусть величайший, моральное право взваливать на плечи ближнего своего столь тяжкое бремя страданий и смертельных мук? Разве позволено так попирать человеческое достоинство», – в каком-то жару думал Фридрих, возмущаясь трагически бессмысленным жертвоприношением. Разламывающая, сосущая боль в обмороженных пальцах рук и ног, терзавший голод, страх перед смертью обострили беспредельно его нервную впечатлительность. И вдруг ему представился огромный агрегат, детали в котором были составлены из странных существ: наполовину люди, наполовину винты, клапаны, поршни, цилиндры. И себя он почувствовал как бы заправленным в этот демонический агрегат. Он был болен и все-таки, вернувшись в свой блиндаж, заставил себя читать совершенно секретный акт, составленный знаменитыми патологоанатомами, прилетевшими из Берлина с последним самолетом, чтобы установить причину большой смертности среди солдат. Это было чудовищное и обстоятельное исследование. Сначала трупы помещали оттаивать в бочках, потом вскрывали. В акте говорилось о полном отсутствии жировой ткани. В кишечнике – студенистая жидкость; внутренние органы бледные, бескровные; вместо костного мозга – стекловидная желеобразная масса, начисто утратившая нормальную – красную и желтую – окраску; печень – застойная; сердце – сморщенное, потемневшее.

Под впечатлением этого акта Фридриху стало казаться, что и его сердце старчески устаревшее. Оно проросло мучительным сознанием бесцельности и бессмысленности всего, что происходило вокруг.

Лейтенант Гекман предложил ему глоток спирта и кусок колбасы, в целлофане сбросили с самолета, солдат вопреки приказу схватил, но Гекман застрелил солдата и взял колбасу.

Фридрих молча взглянул на его уродливо перекошенные от пережевываемой пищи щеки и вышел из блиндажа.

Морозный ветер ознобил его лицо и распухшие уши. Он завернул за составленный из железных, ржаво скрипевших на ветру листов клозет. Вынул из кармана Библию. В запутанном мире все свершилось по этой скорбной священной книге: люди, как черви, извивались на обесчещенной земле.

Пистолет у виска держал долго, сживаясь с холодом металла.

«Господи прости меня». Но нажать курок он не успел. От человека, скрутившего ему руки, пахло теплом и овчиной. Он отнял оружие и взял часы. Потом вернул часы, плюнул:

– Гитлер капут!

В затылок друг другу пленные штабные офицеры выбирались из оврага по узкой лесенке. Снизу жестко застучал пулемет, и шедший впереди Фридриха офицер упал и покатился вниз. Фридрих оглянулся: лейтенант Гекман стрелял по своим, пока русский солдат не метнул в него гранату.