Истоки нейро-лингвистического программирования

Похожим образом Эриксон часто начинал учебное занятие с многозначительного вопроса: «Чему вы хотите научиться сегодня?» Я быстро понял, что если вам очень хотелось узнать что бы то ни было, это был самый подходящий момент задать вопрос, а затем пристегнуть ремень безопасности. Эриксон тут же поворачивался к какому-нибудь бедняге и с энтузиазмом приступал к гипнотической демонстрации, насыщенной многоуровневыми метафорами. В какой-то момент вы осознавали, что он уже работает с еще одним студентом, затем с еще одним, и все это с параллельными гипнотическими проявлениями и каскадом метафорических историй. И продолжалось все это неизвестно сколько времени, обычно никто не смотрел на часы (уж точно не я с моим ирландским менталитетом!), после чего Эриксон делал паузу и спрашивал с огоньком в глазах: «Еще вопросы есть?» Конечно, большинство присутствующих начинали вспоминать, каким же был самый первый вопрос; но не было никаких сомнений в том, что многие ответы были найдены.

Такое использование метафоры казалось более высоким уровнем по сравнению с изоморфным отображением содержания, предлагаемым некоторыми метафорическими моделями. Каждая метафора содержала особый паттерн, который сам по себе был интересен (и мог восприниматься как изоморфный). Но соотношение отдельных метафор складывалось в более глубокий паттерн подобно тому, как различные части джазовой импровизации сливаются в целостную композицию. И, возможно, еще более интересным являлось то, что каждая метафора могла в то же самое время нести в себе множественные противоречивые значения, увеличивая число возможных смыслов в геометрической прогрессии. Неудивительно, что как только мы покидали стены кабинета Эриксона, тут же разгорались споры о том, с кем именно он общался и в чем был «истинный смысл» этой коммуникации.

Мне это напомнило историю о подростке, который подошел к Джону Леннону и Йоко Оно в разгар их свадебной вечеринки в 1969 году. Пробравшись сквозь толпу гостей, юноша приблизился к Леннону с магнитофоном и спросил:

– Мистер Леннон, могу ли я задать Вам несколько вопросов?

– Да, конечно, – любезно ответил Леннон.

– Говорят, – продолжал молодой человек, – что в песнях «Битлз» существует много скрытых смыслов.

– Я полностью согласен с этим, – отозвался Леннон. – Обычно, примерно через 6 месяцев после выпуска нового альбома, я сажусь и слушаю его. И я каждый раз поражаюсь, как много в наших песнях смыслов, которые я не замечал раньше. А ведь я сам написал эти песни!

И он продолжил рассуждать о том, что это истинно для искусства вообще: это была коммуникативная метафора, в которой содержатся множественные противоречивые смыслы, многие из которых недоступны сознательному восприятию.

Таковым был мой опыт в ранние дни НЛП. Мы были замечательным цыганским табором, игравшим новый вид музыки. Рождавшиеся песни – карты, книги, лекции – задумывались не как «истина», но как интересные метафоры, которые могли со временем выявить новые способы видения мира и действий в нем. Как только карта содержания доказывала свою полезность, она переставала быть полезной, поскольку работа с ней сдвигала все пространство, требуя новых карт. На более значимом уровне те ранние дни предлагали способ мета-обучения, расставания с устоявшимися позициями и картами и возможность учиться путем творческой импровизации. Опыт, полученный в общении с Бендлером и Гриндером, дополненный знакомством с Бейтсоном и Эриксоном, обозначил мой жизненный путь как великое путешествие осознания.

Я уехал из Санта-Круза в 1977, перебравшись в Стэнфорд, где заканчивал магистратуру по психологии. Я продолжал близко общаться с Эриксоном до самой его смерти в 1980, но моя связь с миром НЛП Санта-Круза не была такой тесной. Частично это объяснялось занятостью по учебе, частично разногласиями, возникшими между Эриксоном и Бейтсоном, но основная причина была в необходимости рассортировать и интегрировать все, что я усвоил в Санта-Крузе. И хотя фундамент моего опыта был чрезвычайно позитивным, уязвимым местом НЛП 70-х было презрение ко всем «аутсайдерам» в духе «пленных не берем», когда кто угодно и что угодно могли стать излюбленным объектом для насмешек. Такие антагонистические настроения усугублялись по мере выхода НЛП на международный уровень и увенчались в середине 80-х какофонией судебных процессов, уголовных обвинений, поливания грязью и других неприятных вещей. Принцип «карта – не территория» казался полностью забытым во время этих событий, что негативно отразилось на НЛП.