Истоки средневекового рыцарства

На "дунайских пластинах", как окрестили археологи небольшие металлические пластинки, обнаруженные в могильниках Паннонии, Мёзии и Фракии, также отражена тематика солярного божества, вооруженного двойным топором и попирающего чудовище копытами своего коня. Происхождение пластин, связанных с миром мертвых, ибо они были найдены в захоронениях, быть может, соотносимо с автохтонными культами даков. Но поскольку древней религии даков был чужд изобразительный ряд, постольку можно высказать предположение, что представленный на пластинках иконографический типаж возник под фракийским влиянием и, быть может, благодаря эллинскому культу Диоскуров. Правда, археологи считают, что их находка скорее относится к культу Митры, который был распространен на окраинах римской эйкумены, и особенно много его приверженцев было в армии.

В любом случае речь идет об изображениях, сокровенная сущность которых сотерическая и апотропеиеская. Они прекрасно могли использоваться как божества-покровители либо как талисманы. Его брал с собой солдат, идущий на поле брани, его давали мертвому, чьей душе предстояло совершить опасное путешествие, устремляясь к загробной жизни, в обитель смерти. Дунайского "бога-всадника" не следует путать с его ближайшим соседом и двойником, фракийским "героем-всадником", который, как нам кажется, имеет более тесную и прямую связь с комплексом героизации умершего. И все-таки очевидно, что оба типажа схожи и обладают общим символическим субстратом. Обращает на себя внимание также тот факт, что иконографическая разработка больше тяготеет к изображению охоты, чем сражений. Охота же - тема известная в изобразительном ряду культа Диониса.

В научной литературе уже отмечалось, что в III в. н.э. благодаря торжеству Сасанидскои империи и относительному восстановлению древнего маздаизма [52] получил распространение культ Митры-всадника, убивающего Аримана [53]. Митру изображали охотником, скачущим верхом на коне.

Итак, вокруг лошади с проникновением "народов-всадников" в понтийско-кавказский мир складывается своеобразный религиозный язык, общий от Ирана до Средиземноморья. Но и Дальний Восток тоже не остался в стороне. И там конь, божество-всадник появляются в изображении сотерически-апотропеического победоносца, сокрушающего темные силы, с одной стороны, и в изображении сотерическом, обеспечивающем загробное бессмертие,с другой.

В галльской богине Эпоне, покровительнице лошадей и конюшен, видели олицетворение целой группы верований, для которых характерна конная героизация и представления об инициационном путешествии мертвеца, направляющегося к своему последнему пристанищу. Естественно, героизации принадлежит значительное место в кельтской религиозности. Для нее характерен культ предков, ставших богами. Ближе к римской эпохе наряду с женским божеством, оказывающим покровительство лошадям, появляется солярный всадник, вооруженный молнией и громом. Он поражает змееподобное чудовище. Вскоре вся эта тематика сливается с темой мистической охоты.

Сотерическая и психомахическая [54] тема, трансформированная подобным образом, проникла и в христианскую иконографию. Процесс этот особенно очевиден в таких странах, как Испания, где процветал культ Диоскуров. Правда, фундаментальные исследования развеяли легенду о "диоскуровом" происхождении целого пласта иберийской духовности. И все-таки конный воин, а вместе с ним и его конь из символа духовного спасения, и следовательно имеющего апотропеическое значение, переходят в разряд "профилактической" символики вообще. Связанность с культом мертвых автоматически подключила коня к ритуалам плодородия. Это видно на примере обычая устраивать скачки по случаю праздников солнцестояния. Из провожатого мертвых, помощника солярного божества, попирающего силы зла, конь превращается в товарища, друга и защитника человека. Остов коня служит защитой усопшему. Череп коня охраняет от злых сил дома и посевы в берберском, италийском, немецком и прочем фольклоре. Предзнаменования, связанные с лошадью, уже не только и не обязательно негативны. Напротив, возникает целый пласт знамений, сулящих добро. Так, среди островных кельтов лошадь - предмет многочисленных табу. И тем не менее кандидат на королевский трон уподобляется ими белоснежной лошади, мясо которой он должен съесть, дабы вобрать в себя все ее достоинства. В традиционных цивилизациях это обычный обряд.

Весьма долго римский оборонительный вал (limes) был северным рубежом, останавливавшим продвижение культуры лошади. Тацит, отмечая редкие функциональные контакты западных германцев с лошадью, указывает, однако, следующую подробность, которая не ускользает и от нашего внимания. Он говорит о священных лошадях, интерпретация ржания которых в мантических целях была тогда сложнейшим искусством. Немного, разумеется, по сравнению с богатой конной мифологией кельтов, греков и иранцев.