Растущее влияние крупного бизнеса на государство, а также ослабление потребности государства в услугах евреев ставили под угрозу существование еврея-банкира и приводили к определенным изменениям в структуре занятий евреев. Первым симптомом упадка еврейских банковских домов была утрата ими престижа и власти в рамках еврейских общин. Они уже не обладали силой, достаточной для того, чтобы осуществлять централизацию и в известной мере монополизировать общее достояние евреев. Все большее число евреев покидали сферу государственных финансов, с тем чтобы заняться самостоятельным делом. Из поставок продовольствия и одежды для армий и правительств вырастало новое еврейское занятие — продовольственной и хлебной торговлей, а также швейной промышленностью, в которой евреи вскоре завоевали заметное положение во всех странах. Ломбарды и торгующие всем магазины в местечках и в сельской местности были предшественниками универмагов в крупных городах. Это не означает, что прекратились отношения между евреями и правительствами, однако в эти отношения было вовлечено меньшее количество людей, так что в конце данного периода мы наблюдаем почти ту же картину, как и в начале: несколько евреев, занимающих важные финансовые позиции, имеют слабые отношения (или вообще не имеют) с широкими слоями еврейского среднего класса.
Еще более серьезное значение, чем расширение класса независимых деловых людей из числа евреев, имело другое изменение, происшедшее в структуре профессиональных занятий, — еврейство Центральной и Западной Европы достигло точки насыщения в своем благосостоянии и экономическом преуспевании. Возможно, это был момент, когда евреи могли показать, что они действительно хотели иметь деньги ради денег или ради власти. В первом случае они могли бы расширять свое дело и передавать его наследникам; во втором — они могли бы стремиться более прочно утвердиться в сфере государственного бизнеса и бороться против влияния крупного бизнеса и промышленников на правительства. Однако они не сделали ни того, ни другого. Напротив, сыновья преуспевающих бизнесменов и в меньшей степени банкиров отказывались от дела своих отцов ради свободных профессий и чисто интеллектуальных занятий, обратиться к которым евреи предшествующих поколений не могли себе позволить. То, чего так опасалось некогда национальное государство — возникновение еврейской интеллигенции, — сейчас происходило с фантастической быстротой. Особенно заметный наплыв детей евреев в сферу культурных занятий был в Германии и в Австрии, где значительная часть культурных учреждений, таких, как газеты, издательства, консерватории и театр, стали сферой деятельности евреев.
То, что стало возможным благодаря традиционному еврейскому пристрастию и уважению к интеллектуальным занятиям, привело в результате к подлинному разрыву с традицией, а также к интеллектуальной ассимиляции и национализации значительных слоев западноевропейского и центральноевропейского еврейства. В политическом отношении это служило свидетельством эмансипации евреев от опеки государства, растущего сознания общности своей судьбы с судьбой соотечественников, а также значительного ослабления связей, делавших евреев межъевропейским образованием. В социальном отношении еврейские интеллектуалы были первыми, кто как группа нуждались в принятии в нееврейское общество и стремились к этому. Социальная дискриминация, бывшая чем-то малозначительным для их отцов, которые не стремились к социальному взаимодействию с неевреями, стала важнейшей проблемой для этих людей.