Истопник

– Поп этот, Апостол. Который бежал к нам навстречу по полю с крестом и пел молитву.

– А я и не заметила.

– Ну его еще охранники потащили, раненого. Часовой выстрелил с вышки.

– А что он хотел, Апостол этот?

– Он кричал, чтобы мы не превращались в зверей. Грозил божьими карами.

– Мы и не превращаемся.

Зина проворно сновала по бункеру.

Уже потрескивала дровами буржуйка, закипал котелок с водой, на столе появилась скатёрка – кусок белой простыни.

Захар с удовольствием наблюдал за Зиной.

Какие бабы все-таки красивые и ловкие! Бандитский схрон преображался на глазах. Из брезентового мешка-сидора Зина достала простенький халатик и переоделась. Шутливо приказала ему: «Не смотри!» А он глядел во все глаза, давно отвыкнув от женских плавных движений. Как хорошо она поправляла бретельки лифчика. На столе появились чашка и две кружки, горка сахара – кусочками, горстка слипшихся конфет-подушечек, баночка меда. Из того же, Володькиного, ларька.

«Готовилась!» – понял Захар.

Зина сварила в котелке картошку, намяла ее ложкой и положила немного сливочного масла. Захар пошарил под топчаном. Не зря предупреждал Мыкола. Там лежали банки. Не глядя, выкатил три. Одна с тушенкой, другая – компот из персиков. Знаменитый советский компот, кубанского производства. На этикетке можно было прочитать мелко отпечатанный адрес: Краснодарский край, станица Славянская, ул. Красная, 5.

А какая же еще могла быть улица, на которой варили компот из персиков?! Только Красная!

Третья плоская баночка – килька в томате.

Зина заплакала.

Она вспомнила, какая у них хорошая, до тоннеля, была жизнь.

Килька в томате – студенчество.

Лучше закуски во всей общаге не найти!

Персики – детство. Как только ты хватал на зимней горке ангину, так тебе тут же был положен компот из персиков. Или из абрикосов.

Тушенка на зоне вообще роскошь. Хоть с пшеном ее, а хоть и в супчик.

Зина полбанки консервов сразу ухнула в котелок. Хотела накормить Захара.

Там же, под нарами, Захар нашарил фляжку со спиртом. Кутить так кутить! Как-то потом он отчитается перед Мыколой, отработает.

Налил в кружки. Зина, зажмурившись, выпила. Подперев голову рукой, во все глаза смотрела, как Захар закусывает килькой, с удовольствием ест толченую картошку с тушенкой. Захар словно опомнился:

– Зин, а ты чего сама-то не ешь?

Зина счастливо засмеялась:

– Ложка у нас одна.

Захар обтер ложку краем белой скатерки.

Ничего ей больше не надо!

Ничего.

Ни краюхи хлеба, от которой он отщипывает крошки. Ни перышка зеленого дикого лука, в мае собранного в расщелинах дуссе-алиньских скал. Лишь бы смотреть на своего мужика, на то, как он аппетитно ест картошку, приготовленную для него любимой женщиной. Плескать в кружку разведенного спирта. Вот все это и значит любить. Зэковская чашка, алюминиевая, с помятыми боками, теперь им как обручальное кольцо.

Захар и сам не заметил, как отвалился от стола на топчан.

Проснулся от того, что кто-то тихонько напевал в бункере.

Пела Зина.

Остались позади все встречи, расставанья,
Остались позади тюремные года.
Все скрылось, как во сне, в сиреневом тумане,
Лишь светит, как маяк, Полярная звезда.

На веревочке, протянутой над раскалившейся буржуйкой, висели выстиранные Зиной гимнастерка Захара и его портянки. Зина открыла банку компота и порезала персики на мелкие дольки. Цепляя кончиком ножа, с удовольствием ела. Глаза жмурила. Разве только не урчала, как кошка.

– Не ешь с ножа, – тихо сказал Захар, – злой будешь.

– Не буду! – Зина обрадовалась, что Захар проснулся. Присунулась к нему на топчан, обняла со спины.

– Ты… Ты только сейчас ничего не делай. Можно я тебя со спинки… Пообнимаю.

Лицом она зарылась куда-то под мышку Захара, жадно вдыхала его запах. Пот вперемежку с махоркой и дешевым одеколоном. Перед ночью любви Захар побрился и попросил Володьку-матроса спрыснуть его одеколоном.

Теперь благоухал.

Зина шептала Захару на ухо: