Исторгнутые

Не так уж мало людей могли рассматривать себя морально обязанными или вынужденными воспользоваться этим проектом, чтобы больше никому не быть в тягость. Сама по себе возможность легально и щадяще прекратить существование могла поставить таких людей под давление соответствующих желаний их окружения, даже если эти люди только воображали себя больными и на самом деле не испытывали желания умереть. Психологические тесты отсеивали таких людей ещё на ранней стадии. Точно так же — душевно неустойчивых людей, которые сломались бы от симптомов стресса или сразу же после старта раскаялись бы в своём решении расквитаться с жизнью при помощи «Слайдера». Ведь как только человек оказывался наверху, живому ему назад пути не было. Горе тому, кто передумывал уже на орбите…

Второе условие: претенденты не могли быть моложе семидесяти пяти лет. Некоторые исключения могли сократить минимальный возраст до пятидесяти пяти лет.

Третье: письменное согласие семьи и ближайших родственников. При расхождении мнений вопрос решался большинством голосов. Если у претендента не было живых родственников, этот пункт отпадал.

И последнее, но не по важности: финансовое покрытие. Собственно говоря, в первую очередьфинансовое покрытие.

Немногие кандидаты, которые отвечали всем этим предварительным условиям, оказывались, в конце концов, перед последним барьером: обстоятельной медицинской проверкой и специальной подготовкой, которая должна была соответствовать требованиям космического полёта.

Сегодня уже никто не считает, что Джон Гленн был старым астронавтом. Уильяму Беккеру было 86, когда он стартовал в космос. Старейшему претенденту, который дошёл по крайней мере до стадии тренировок, был 91 год, и звали его Хао-Ян Да. Он умер в центрифуге — при 5,2 G.

Разумеется, после основания предприятия «Харон» фонтан негодования достиг самой стратосферы. Подняли повсюду лай собаки Павлова, которые вели свою растительную жизнь в резервном модусе в своих квартирах и принимались возмущаться всякий раз, как только где-то в мире раздавался колокольный звон тревоги. Штатные скандалисты, которые всю свою жизнь только и ждали повода покричать и прошествовать по улицам с транспарантами, взывающими к человеческому достоинству. Демонстраций против проекта «Харон» было более чем достаточно. В Париже, Пекине, Лондоне, Москве, Нью-Йорке и других крупных городах на улицы вышло так много людей, что приходилось опасаться, как бы под их тяжестью не обрушились туннели подземок.

Самая извращённая форма смертовспоможения— гласил один из газетных заголовков.

Смертовспоможение, да…

Они были правы, кто же спорит. Особенно остро осуждали «летающие крематории» иудеи и добивались того, чтобы ни один «Слайдер» не сгорел в небе Израиля. Однако проект «Харон» был чем-то гораздо большим, чем рекламируемый смертельный туризм с падением звезды, как была озаглавлена статья в «Le Monde», или прибыльный бизнес на тоске смертельно больных людей(«Financial Times»).

Я полжизни размышлял о смысле и бессмысленности этого последнего искушения(«The Guardian»). Об этическом и моральном аспекте этого извращения жизни(«Известия») в нашем пронизанном двойной моралью обществе и о театрализованной смерти на далёкой от жизни сцене(«Die Zeit»). И я натолкнулся при этом на одну цитату. Она гласила: «В смерти каждому своя рубашка ближе к телу».

Проект «Харон» был порождением нового времени. Форма эвтаназии в мире, где техника прогрессировала так стремительно, что рассудок человека не поспевал за ней. Кремирование в будущем обществе тупых офисных служащих, этаких Дильбертов. [2]

Критики — и в первых рядах католическая церковь — шли на баррикады: дескать, это билет в один конец прямиком в преисподнюю. Мол, единственное, чего достигли русские со своей бизнес-идеей, — это моральный урон имиджу космических полётов. Дескать, есть известные границы, и «Харон» их преступил. В случае, если Е-капсула не подействует, космический пассажир самым жестоким образом заживо сгорит в атмосфере. И кто может исключить возможность в один прекрасный день обнаружить в своём палисаднике пережаренного и сморщенного сторонника того взгляда, что «после меня хоть потоп», в его выжженной адской машине? Или на рыночной площади. Или на школьном дворе. Или на детской площадке (что, кстати говоря, в принципе невозможно). И что люди, которые обдумывают вариант такой кончины, лучше бы передали свои деньги какому-нибудь благотворительному фонду, а то и сами бы учредили такой фонд. Дескать, это была бы лучшая альтернатива оставить по себе добрую память.