Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

Итак, в завершении ряда оказался роман-симптом, внешне цельный, встроенный в общий поток, но внутри распавшийся на несколько составляющих, принадлежащих разным, плохо совместимым сферам: научной публицистике, исторической беллетристике и бульварной литературе.

Заключение

Исторический роман 1870–1880-х годов – вторая массовая «умственная эпидемия», охватившая многие слои русского общества на исходе века. Число ее «жертв» многократно превышало количество затронутых прежним историческим бумом участков русской культуры в 1830-е годы. Трансляция через прессу, усвоение журналистского стиля и риторических приемов стало тем резонатором, что позволил жанру разрастись до универсальных размеров, мимикрировать, стать универсальной рубрикой, «журналом в журнале», одним из основных способов описания современности. Не случайна поэтому, с одной стороны, увлеченность публики, а с другой – настороженность в писательской среде, брезгливость к неразборчивости в обращении с историческими фактами, к «юркости ума», вездесущей «пронырливости» авторов, к гуттаперчевости жанра, сползающего к графомании и автопародии.

Историческая романистика как «сбой в культуре», как широкий беллетристический «разгул чувств» читающей аудитории обладала не только привлекательностью, но и вызывала раздражение. Известно, что щедринская «История одного города» в целом и отдельные главы в ней имеют острый полемический смысл и оспаривают главные идеи этого беллетристического поветрия. Несмотря на то, что Достоевский симпатизировал отдельным авторам, в заполнении литературного пространства историческими романами Достоевский видел небезобидный курьез, культурный «конфуз», а в конечном счете глумливое недоразумение:

Много чего не затронула еще наша художественная литература из современного и текущего, много совсем проглядела и страшно отстала… Даже и в исторический-то роман, может, потому ударилась, что смысл текущего потеряла [1402].

«Помрачение», «околдовывание» публики пореформенного времени исторической романистикой отмечали и другие. Так, в обзоре «Русские исторические романы и повести нашего времени» А.И. Введенский ставил диагноз:

«Исторический роман», «историческая повесть», «исторический рассказ», «историческая хроника»… Вот вещи, которыми уснащается торжественное шествие современной русской литературы. Исторические романы пишутся теперь и историками, и публицистами, и художниками-романистами, печатаются всюду, начиная с газет и кончая большими журналами, читаются всеми. И при всем том едва ли какой-нибудь род литературы когда-либо и где-либо был в более неприглядном состоянии. В массе «исторической» беллетристики, завладевшей даже иллюстрированными журналами, немногое найдется, что выделялось бы из самой посредственной посредственности [1403].

Чем больше возрастала жанровая агрессия, стремление отвоевать место в журнале, на библиотечной полке и на книжном рынке, тем слышнее становился ропот недовольных [1404]. Столь активное массовое вторжение в культуру исторической беллетристики с необходимостью вызывало обратную реакцию, сопротивление этой беллетристической буре, на раннем этапе расчистившей дорогу русской классике. В конце XIX века, как в шекспировском «Короле Лире», буря эта оказалась своеобразным финалом, занавесом, ознаменовавшим закат, исчерпанность, завершение классического пласта культуры.

Исторический роман подготовил классику, а затем, разобрав ее на отдельные составляющие, адаптировал для массового употребления, став одновременно и образовательным курсом, иллюстрацией к учебнику, научному исследованию (исторические романисты черпают готовые сюжеты из сочинений С. Соловьёва и Ключевского, сменивших Карамзина), и обязательным развлечением, и, наконец, входом в новую культурную эпоху. Исторический роман выполнил и важную «санитарную» функцию, впитывая, перерабатывая устаревшие, отжившие формы, при этом олитературивая историю и журналистику, адаптируя их для домашнего, «комнатного», индивидуального потребления. Может быть, за счет своей универсальности данный жанр обречен умирать и возвращаться каждый раз на сломе времен.