Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

Все очевидцы этого события отмечали огромное стечение народа, в том числе многих крестьян и торговцев, привлеченных праздничными приготовлениями, которые Василевский сравнивал с приготовлениями к Пасхе и Рождеству [1483].

Этот энтузиазм сфокусировался в неожиданном определении происходящего как «“святой недели” российской интеллигенции» [1484].

Правда, сама Церковь при открытии памятника в этот раз изменила обряд, который уже казался сложившимся. Это отметил Л. Леже – крупный славист, доктор литературы, академик, преподававший русский язык в Школе восточных языков, единственный из приглашенных зарубежных гостей, лично посетивший торжества.

Некоторые набожные удивлялись, что памятник не был освящен духовенством; обыкновенно оно участвует в такого рода торжествах. Но свой долг духовенство только что выполнило в монастырской часовне, где отправлявший службу священник сказал похоронную речь о великом поэте, напомнив, что он умер христианином [1485].

Хотя и было объявлено, что митрополит Макарий по окончании молебна освятит статую, но священнослужители не вышли на площадь.

Полуофициальная церковная газета «Восток» впоследствии объясняла: «Святой Синод не нашел возможным одобрить кропление статуи святою водою, что, как известно, воспрещено уставами православной церкви». И хотя этот отказ огорчил немногих («Петербургская газета» написала, что это, наоборот, придало церемонии на площади нужный «гражданский характер»), не все согласились с доводами «Востока». «Невольно рождается вопрос: как же до этого времени все памятники освящались нашим высшим духовенством?» – написал «Русский курьер». Барсуков подтверждает, что памятник Карамзину в Симбирске освящен; и, как отмечал «Русский курьер», так же обстояло дело с памятниками в Кронштадте и Петербурге адмиралам Беллинсгаузену и Крузенштерну, которые к тому же были не православными, а лютеранами. «Берег» сообщал 4 июня, что «некоторые кружки, не желавшие, чтобы “празднество литературное имело церковную санкцию”, пускали под рукою слухи, что народ простой находит странным, что будут освящать в церкви “истукана” и поминать в церкви человека, убитого на поединке». <…> Тем не менее вопрос об отношении церкви к Пушкину не привлек в 1880 году большого внимания [1486].

Торжества сопровождались обильными славословиями, что давало повод поиронизировать:

Все, что читалось и говорилось на празднике русской литературы в Москве… может быть подразделено на три вида публичного выражения мыслей: декламация, пустозвоние и обыкновенная речь [1487].

Риторика, сопровождавшая празднество, была представлена двумя потоками, иногда пересекавшимися между собой. Один поток был связан, прежде всего, с репортажными публикациями газет, где главным героем было общественное мнение [1488]. Другой – был заметен на заседаниях ОЛРС и в журнальных публикациях, где Пушкин все-таки оставался если не центром события, то точкой отсчета.

Кульминацией и символом празднования стала речь Ф.М. Достоевского.