Исторические корни волшебной сказки

Представление о душе-птице, или о душе, уносимой птицей, сохраняется в Египте, в Вавилоне, в античности, и все эти формы близки к сказке и объясняют ее. В Египте имеется несколько форм переправы в иное царство — как и вообще египетские представления не представляют никакого единства и никакой последовательности. Тела умерших царей остаются в пирамидах, «а души, — говорит Морэ, — познав пути благие, ведущие в рай, переселяются к богам, то взбираясь по лестнице, восходящей у края небосклона, то совершая переправу в барке, в которой гребет сумрачный Харон, то воспарив или же поднявшись на крыльях Тота, священного Ибиса».[368] Что касается лестницы и барки, то их рассмотрение еще впереди, здесь нас интересует птица. Полет на птице встречается в Книге Мертвых. «Я поднялся, я поднялся подобно мощному золотому ястребу, происшедшему из своего яйца. Я лечу и спускаюсь подобно ястребу, имеющему спину в четыре локтя шириной и крылья которого подобны изумруду с юга» (Книга Мертвых, XXVII, стр. 248).

Не чужда этому представлению и Вавилония. В поэме о Гильгамеше Эабани снится, что его зовут в преисподнюю (Irkalla), «где подобно птицам, носят одежду из перьев».[369] Таким образом в Вавилоне умершие мыслились в виде птицеобразных существ. Подобное же представление имелось в Греции.[370] Об этом говорит, например, и рассказ Псевдокаллисфена о том, что при смерти Александра взвился орел. При смерти киника Перегрина Протея якобы произошло землетрясение, к небу взлетел орел, который человеческим голосом воскликнул: «Я оставил землю и подымаюсь на Олимп».[371] Эта вера отражается еще в таких произведениях, как Онирокритика (сонник) Артемидора. Здесь всякая увиденная во сне птица толкуется как человек, а всякий полет во сне — как стремление собственной души отбросить земную оболочку и в виде души-птицы улететь в Элизий.[372] В Риме при смерти императоров отпускали орла, чтобы он уносил душу властителя к небу.[373]

Наконец, в христианстве, в образе крылатых ангелов, уносящих душу, мы имеем последние остатки этой веры.

5. На коне. Конь несомненно более позднего происхождения, чем птица. Выше указывалось, как конь ассимилируется с птицей, как крылатый конь собственно есть птица-конь. К тому времени, когда стали приручать коня, представление о превращении в животное, по-видимому, уже должно было отойти на задний план, хотя в сказке в единичных случаях встречается и превращение в коня. Конь фигурирует в обрядах: его хоронят вместе с умершим в качестве ездового животного. Мальтен заметил эту смену в античной Греции. «Мертвец в эллинской (как и в австро-германской) вере является одновременно в форме (Erscheinungsform) коня, но наряду с этим и в форме ездока или владельца коня», — говорит он. Конь уже рассмотрен нами выше. Таким образом, полет героя на коне отражает другую фазу тех же представлений, что и езда на птице: переправу в царство мертвых. Это положение настолько очевидно, что можно воздержаться от приведения материала, ссылаясь на уже приведенные работы Анучина, Негелейна, Мальтена и других.

6. На корабле. Если конь не требует особого рассмотрения в качестве перевозчика, так как в целом его фигура уже рассмотрена выше, то лодка нами еще совсем не затрагивалась, и на ней мы остановимся подробнее. Лодка или корабль, на котором отправляется герой, опять не совсем обыкновенный корабль. Это — летучий корабль. «Увидишь перед собой готовый корабль, садись в него и лети, куда надобно» (Аф. 83). «Вдруг лодка поднялась по воздуху, и мигом, словно стрела пущенная, привезла их к большой каменной горе» (Аф. 78). Наряду с этим встречается и обычный корабль или лодка, как лодка семи Симеонов, рассмотренная нами выше.

Что летучий корабль так же эволюционировал из птицы, как и конь, указывалось выше, при рассмотрении птицы. К коню перешли крылья, к кораблю — только способность преодолевать воздух. Вазер говорит, что «едва ли можно найти крупную часть населенной земли, где не имелась бы вера в корабль душ».[374] Я думаю, что это неверно. Если в Индии, в азиатских степях, у скифов, греков, германцев, славян и т. д. преобладает конь, то лодка преобладает у островных народов Океании, а в Европе классическую страну культа лодки мертвых, вернее погребения в лодке, представляет собой Скандинавия.

Во всей Океании лодки в самых разных формах служат формой погребения. Их подвешивали на деревьях,[375] их ставят на особые высокие помосты,[376] лодки спускаются просто на воду или сжигаются. Во всех этих случаях, особенно в сожжении и в выставлении на помостах, явно сквозит представление о воздушном путешествии умершего.

Эти представления явно идут от образа птицы, даже если бы мы не знали этого из резных изделий, представляющих лодку в форме птицы и изображающих «корабль душ». «Лодка в форме птицы уносит душу на тот свет», — говорит Фробениус. И если на острове Тиморе лодка в момент прибытия в иной мир представляется золотой, то это означает, что умерший прибыл в царство солнца.