Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе

Однажды я выходила из монастыря, где моя тетушка была игуменьей. Меня там снабдили множеством пирожков, пряников и т. п. У двери я увидела несколько пленных, просивших милостыню. Я дала им все эти сласти; они накинулись на них с жадностью, которая меня испугала. Моей подруге не удалось так же скоро все вынуть из своего мешка; и эти несчастные, теснясь вокруг нее, едва ее не затоптали. Я послала моего слугу, который высвободил ее от них; и она, бледная, дрожащая, пошла со мной далее.

Я приютила у себя одною из этих несчастных, под влиянием крайней нужды утратившего все духовные свойства. На мой вопрос — в чем он нуждается, он ответил с сардоническим смехом: «Мне ничего не нужно, я мертв». Невозможно было добиться от него другого ответа. Я не могу передать, какое ужасное впечатление произвела на меня эта страшная улыбка. Этот человек потом сбежал, и нельзя было узнать, что с ним сталось.

Я затем поместила у себя целую семью пленных — мужа, жену и ребенка. Муж был родом из Генуи; он служил в войсках сапожником. У жены его, одетой в рубище, было прелестное лицо. Будучи родом из Ниццы, она говорила мне со своим мягким южным акцентом, описывая свой госпиталь: «Сударыня, у вас бы сердце сжалось, если б вы видели, что там делается». Ребенок, с золотисто-белокурыми волосами, большими черными глазами, напоминал своей чрезвычайной, выразительной красотой ангелов на картинах Рафаэля. Бедняжке было всего два года. Он не в силах был пережить свои страдания и умер в деревне, куда я послала его с его родителями, которых я долго держала у себя. Надо было послушать этих несчастных, очутившихся среди снегов, в суровом климате и в жестокую зиму; надо было послушать, как они рассказывали о благоухающих цветах своей страны, о чудных ночах на берегу моря, в прекрасной Генуе.

Невзгоды настолько погасили в несчастных пленниках само сознание жизни, что, охваченные непобедимой апатией, они поджигали пол среди комнаты, садились вокруг и подвергали себя медленному самосожжению. Так случился пожар в военном госпитале Закрета, и этот несчастный случай часто возобновлялся в деревнях. Рядом с этими ужасными картинами нищеты, обогатившиеся грабежом казаки продавали на ассигнации и за самую низкую цену слитки золота, серебра, жемчуг, часы и драгоценные вещи. В то же время они продолжали грабить по деревням. Я постоянно просила Кутузова дать охрану моим знакомым. «Какие негодяи, — говорил мне при этом фельдмаршал, — им всегда мало, вот я заставлю их вернуть награбленное». На самом деле, он принудил казаков доставить известное количество серебряных слитков для статуй двенадцати апостолов в Казанском соборе, в Петербурге. В Вильне казаки продавали детей несчастных французов, покинувших Москву, чтобы последовать за Великой армией. Бедняжки, отнятые от материнской груди, могли лишь плакать в жестких руках своих своеобразных покровителей: они не могли назвать своих родителей, которые, без сомнения, погибли во время отступления. Один итальянский певец, сопрано Торкинио, которого я раньше встречала в Вильне, где он давал уроки, и который был в Москве во время взятия ее французами (он каждый вечер пел у Наполеона, всегда просившего его спеть «Нину», сочинение Паезиелло), тоже был взят казаками и приведен в Вильну, где он был освобожден. Торкинио рассказал мне довольно любопытные вещи о своих сторожах. Каждый вечер, возвращаясь на биваки, казаки, в виде развлечения, переодевались в награбленные днем мундиры французских маршалов и генералов. Бедный Торкинио и его товарищ — итальянец, тоже хороший артист, принуждены были петь, чтобы заработать свой ужин. Усевшись на обледенелом снегу вокруг костра, освещавшего своим ярким пламенем их дикие лица и богатые одежды, представлявшие такой удивительный контраст с манерами их владетелей, — казаки, казалось, наслаждались гармоничными звуками юга, песнями, где воспевалась «возлюбленная Нина», — бесконечно чарующими песнями, которые могли бы смягчить не только этих суровых детей севера, но также их жестокий климат.

Тысячи подобных рассказов являлись предметом наших бесед в виленском обществе. Как ненавистен был нам истинный виновник всех этих бедствий! Помню, как на одном из таких собраний присутствующие стали изобретать разного рода казни для Наполеона. Особенно изобретателен был один англичанин, делавший предложения в мрачном духе своих соотечественников. Когда настал мой черед, я сказала: «Мне хотелось бы, чтобы Наполеон утонул в тех слезах, которые он заставил пролить».

Среди всех этих бедственных картин я также испытывала личные горести. Я не получала никаких известий от моего отца и братьев.

Часто приходили сказать мне, что они взяты в плен и что в данных обстоятельствах можно этому только радоваться.

ГЛАВА XI Возвращение императора Александра в Вильну. Беседы его с автором мемуаров