Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1453 г.

Для большей ясности представления о характере и свойствах этих самых речей познакомимся хотя бы вкратце с содержанием некоторых из них, причем — где позволят то источники, укажем и те ближайшие обстоятельства, которыми сопровождалось произнесение их. По обыкновению — начнем с Константина Великого. От него сохранилась до нас большая речь, известная под именем «Речь к обществу святых», т. е. христиан.[1189] Приведем некоторые черты из этой речи для ее характеристики. Здесь Константин между прочим подвергает критике языческую ученость и литературу ₍которыми, к унижению христиан, превозносились язычники, но эта критика Константина чужда была пристрастия и односторонности. Рассуждая о языческой философии, Константин признавал значение Платона и говорил, что «Платон был наилучшим между философами», но христианский критик видел и недостатки этой философской системы, он с проницательностью отличает все главнейшие заблуждения, показывавшие, что философия Платона совершенно меркнет при сравнении с христианской истиной. Столь же правильных взглядов держится оратор и по отношению к языческим поэтам. Он не разделяет восторгов тех язычников, которые слишком высоко ставили своих поэтов. По его суждению, поэты древности не могут считаться учителями религиозной истины, которыми считали их язычники, потому что в их творениях он находил много очевидной лжи, не свойственной тому, кто возвещает действительную истину о божественной природе.[1190] Из языческих поэтов Константин отдавал решительное предпочтение Вергилию. Этого римского поэта он называл «мудрейшим из поэтов» и пользовался его произведениями для доказательства христианского учения о приготовлении всего рода человеческого к принятию Искупителя.[1191] С не меньшим усердием император занимается в своей речи разрешением различных вопросов, имеющих еще более близкое отношение к христианскому богословию. Вот, например, какие вопросы занимали его богословствующий ум и на какие он давал посильные ответы: возможно ли было для Бога сделать человеческую волю лучшей и более кроткой, — как это допускали мнимые философы его времени; в чем состоит рождение Сына Божия, когда Бог только один и чужд всякого изменения? Или еще: есть ли хоть тень основательности в том мнении, которое высказывалось некоторыми нечестивцами, что Христос был осужден справедливо, и что Виновник жизни на законном основании лишен был жизни?[1192] Конечно, нужно было иметь очень пытливый богословский ум, чтобы обращать внимание на такие вопросы, как сейчас приведенные. В рассматриваемой речи Константин показывает стремление изучать Св. Писание возможно серьезным образом. Здесь его занимали вопросы об исполнении ветхозаветных пророчеств. Его разъяснения этих вопросов приобретают особый интерес в том отношении, что он пользуется, как средством к уяснению ветхозаветных пророчеств, личным опытом и наблюдениями. Так, читая пророчество Иеремии, что Мемфис и Вавилон опустеют и с отечественными своими богами останутся необитаемы (Иер., 46, 19), царь находил, что это пророчество сбылось во всей точности. «И это говорю я не по слуху, — замечает венценосный оратор, — но утверждаю, как самовидец: я сам был свидетелем—очевидцем жалкой участи тех городов».[1193]