Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1453 г.

Нам нет дела расследовать, отчего это зависело, только несомненно, что с этого времени промышленность, торговля и капиталы переходят в Греческой империи к иностранцам. Правда, и до этого времени, в особенности венецианцы, заметно забирают в свои руки коммерческие дела в Греции; но с XII в. это стало каким-то Роковым законом для греков. Латиняне появились во всех городах и местечках Византийской империи; в Константинополе они заняли Целые кварталы. Но что всего хуже: это были люди все денежные, в сознании своего богатства смотревшие с презрением на греков. Один греческий историк XII в. (Киннам) замечает о венецианцах: имея право вести торговлю безданно, беспошлинно, они, «скоро и без меры разбогатев, сделались заносчивыми, стали обращаться с (нашими) гражданами будто с рабами и обращались так не только с людьми из низших сословий, но и с теми, которые пользовались у греков большими почестями».[1] Другой греческий историк XII-XIII вв. (Никита Хониат) говорит вообще о тех же венецианцах: «Они целыми толпами и семьями променяли свой отечественный город на Константинополь, размножились здесь и усилились, приобрели огромное богатство и стали выказывать дерзость и гордость, так что не только враждовали к грекам, но не обращали внимания на царские угрозы и предписания. Их наглости превзошли всякое терпение».[2] Разумеется, греческий народ не мог питать любовь и сочувствие к разбогатевшим за его счет и притом крайне зазнавшимся латинянам. Это чувство легко могло примешиваться к тому чувству нерасположения, какое уже существовало у греков вследствие недавно произошедшего религиозного разрыва между Восточной и Западной церквами. По обычаям того времени, при учреждении каждой иноземной торговой фактории, прежде всего воздвигали церковь, потом уже вымащивали площадь, строили дома, лавки и магазины. Фактория представляла из себя нечто обособленное, замкнутое, имевшее в центре у себя храм, где совершалась служба по обычаям и обрядам Западной церкви, где совершали литургию на опресноках, пели и читали в символе: filioque и пр.[3] Как было не чувствовать к этим богатым и гордым латинянам сильнейшей ненависти, ведь они, имея свои церкви, своих священников, без сомнения, смотрели на себя как на единственных истинных христиан среди общества еретиков. С другой стороны, и латинянам в данном случае открывался повод еще более презирать греков, так как греки на презрение отвечали презрением и избегали латинского богослужения. Таким образом, наплыв иностранцев–латинян на Восток в эпоху крестовых походов был одним, хотя и из некрупных, но все же камнем преткновения, о который все больше и больше разбивалось религиозное единение греков с латинянами. — Главная причина, почему крестовые походы служили к возрастанию вражды между данными Церквами, заключалась, впрочем, не в этом, а в варварстве, грабеже и убийствах, какими сопровождались для греков эти походы рыцарей Креста. Самый первый же крестовый поход наводит ужас и оцепенение на греков. Неужели это наши братья христиане? Вот вопрос, который невольно приходил на мысль каждому греку, когда он видел крестовые полчища, предводимые Петром Пустынником, Готшальком. Эти передовые толпы крестоносцев уже с первого раза предубеждали православных против западной набожности и благочестия. Их путь ознаменован был таким варварством, какого никак не ожидали греки. Первые крестоносцы — это были люди, принадлежавшие к низшему, грубому и испорченному классу общества. Конечно, грекам, выносившим на своих плечах всю тяжесть этого похода, было не до вопроса: были ли это лучшие люди Запада или же подонки общества? В них видели они лишь злодеев, пришедших с Запада с целями, однако же, самыми священными; ненависть с этих крестоносцев переносилась на весь христианской Запад. От первых крестовых дружин подданные Греческой империи потерпели, по мнению историка крестовых походов Мишо, более, чем сами турки от их первых подвигов.[4] Правда, дальнейшие дружины крестоносцев вели себя несравненно лучше своих предшественников, но уже нельзя было истребить из умов православных людей предубеждений против латинян, представляемых первыми крестоносцами. С другой стороны, вождям и позднейших крестовых дружин нельзя было удержать буйную толпу и самим удержаться в пределах умеренности. Возникало множество мелких ссор и стычек, и в результате выходило то, что греки в латинянах видели только людей, преданных делам тьмы, богохульно прикрывающих знамением Креста величайшие преступления.[5] Неудивительно после этого, если крестовые походы были в глазах греков величайшим злом, каким только когда-либо заявили себя латиняне. По меткому выражению одного нового греческого историка (Досифея Иерусалимского), «крестовые походы были священной войной в том же смысле, в каком проказа называется священной болезнью». Греки ничего так не желали, как того, чтобы скорее наступил конец этим, по имени крестовым, а по делу — варварским походам. Вскоре после того, как латиняне наводнили Восток, греки это свое желание, эти надежды облекли даже в форму религиозной легенды, записанной одним историком, современником первых крестовых походов. «При императоре Алексее Комнине в 1106 году явилась на небе комета, идущая с запада к востоку, показывалась она в продолжение сорока суток и потом скрылась. Царь потребовал от одного из своих царедворцев (префекта [6] Василия), считавшегося умным, разъяснить, что значит появление и исчезновение этой кометы. Царедворец, по рассказу историка, находясь в недоумении, испросил себе сроку на размышление и по дороге зашел в храм Иоанна Богослова и молился. И когда напала на него дремота, то он увидел во сне святого, одетого в священную одежду, и на предложенный вопрос о комете отвечавшего, что появление кометы указывает на нападение латинян (кельтов) на Восток, а что она пропала, это указывает, что латиняне будут истреблены».[7] Очевидно, греки этого времени везде, где ни случится, видели такое или другое указание на ненавистных латинян.