Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II

Имя это проявилось в переписке царя с Победоносцевым еще в первые дни марта. Советуя поскорее удалить Лориса, Победоносцев рекомендует на его место Н. П. Игнатьева с характерной оговоркой: «Возьмите его на первый раз». По-видимому, и Александру III назначение Н. П. Игнатьева представлялось временным. Граф сделал карьеру на дипломатическом поприще, приобретя популярность содействием удачному для России Сан-Стефанскому мирному договору. Тяготевший к славянофилам, Игнатьев не имея твердых убеждений и принципов — в политике склонялся на сторону силы. Будучи министром государственных имуществ в правление Лорис-Меликова, поддерживал его, но после первомартовской катастрофы начал быстро сближаться с Победоносцевым. Зыбкость нравственных устоев Игнатьева, его склонность к интригам и лжи не смущала ни Константина Петровича, ни царя — им по душе пришлись рассуждения Игнатьева о российской государственности как твердыне с незыблемыми принципами, о нерасторжимом единстве народа и царя, о жидах и поляках как главных виновниках смуты в отечестве. В переписке Александра III с приближенными весной 1881 г. Игнатьев характеризуется как «истинно русский» человек, подлинный патриот, на которого «вполне можно надеяться».

Понятие «русскости» служит здесь не национальной, а прежде всего политической характеристикой. Быть «истинно русским» в сознании императора означало почитать историческую традицию, связанную с самодержавием и православием, признавая изначальное преимущество отечественных форм государственной жизни перед европейскими. С этой точки зрения в глазах Александра III ни Дмитрий Алексеевич Милютин, посвятивший себя усилению мощи и боеспособности российской армии, ни Михаил Тариэлович Лорис-Меликов, доблестный участник Кавказской и русско-турецкой войн, не были патриотами: они посягнули на изменение российской государственности. Победоносцев с удовлетворением пересылает императору записку неизвестного приверженца казенного миросозерцания, где утверждается, что Лорис-Меликов не понимает России и русского народа. При этом имелась в виду вовсе не армянская национальность министра, а его тяготение к либеральным мерам, по мысли автора — вредным и гибельным для страны. «Граф Игнатьев, — откровенничал Константин Петрович в письмах к Е. Ф. Тютчевой, — человек не из чистого металла, напротив, весь из лигатуры, но в нем звенит серебро русского инстинкта, если бы не оно, эту монету надо бы выбросить далеко-далеко».

Щедрые объяснения Н. П. Игнатьева в любви к России, национальным достоянием которой, священным и неприкосновенным, он признавал самодержавие, во многом определили выбор нового министра внутренних дел. Александр III, как и его ближайшее окружение, узрели в Игнатьеве некий антипод Лорис-Меликову, и это решило дело. Константин Петрович не сомневался, что под его контролем и руководством дурные черты характера Николая Павловича не смогут сказаться на его деятельности. Стоит отметить, что граф Игнатьев счел контроль и руководство со стороны обер-прокурора Синода вполне правомерными. Опека Константина Петровича над министром внутренних дел не только не тяготила последнего — Игнатьев и сам постоянно обращался к нему за инструкциями и советами, будь то меры по отношению к печати, местному самоуправлению или же, говоря современным языком, кадровые перестановки.

Управляя Игнатьевым, Победоносцев порой приходил в ужас от лжи и изворотливости министра. Но, сознавая, что Игнатьев «весь сплетен из интриги и лжет и болтает невероятно», считал, что, «кроме его, выставить в настоящую минуту некого». Поистине для неограниченной монархии настали времена, когда исполнилось пророчество Исайи: «Десятеро ухватятся за одного негодяя».

Положение самого обер-прокурора Синода еще более упрочилось после выхода манифеста 29 апреля. Начало 1880-х гг. — это кульминация его деятельности как ближайшего советника царя. В эти первые годы царствования его роль была исключительной — никто из окружения Александра III не мог претендовать на подобную, никто так близко не стоял у трона российской империи. Для Александра Александровича он был не только верным соратником, который помог в час роковой борьбыодолеть противников. Константин Петрович оказался нужен как опытный политик, способствующий становлению царской стратегии и тактики на новом этапе. Их единомыслие в понимании «новой политики» самодержавия порой поражало царя. «Это правда странно, как мы сходимся мыслью», — вырывалось порой у императора, получавшего очередной совет Константина Петровича.