Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II - Николай II

Подготовка манифеста велась в тайне. Консультантами Игнатьева были И. С. Аксаков и рекомендованный им как специалист по Земским соборам славянофил П. Д. Голохвастов. Однако в то время, как сообщники переписывались с помощью условного шифра, в Министерстве внутренних дел благодаря несдержанности Игнатьева о его планах прознали многие. Катков, у которого здесь были свои осведомители, первым забил тревогу. В дело, разумеется, активно вмешался и Победоносцев. Несмотря на запрет обсуждать вопросы государственного устройства в печати, Катков разразился рядом передовиц, где и обличал и высмеивал либеральные иллюзии, связанные с созывом депутатов от народа. Перебирая славянофильские доводы в пользу собора, который «положит конец нашему нравственному неустройству», «пересоздаст русскую землю», «изведет самодержавную власть из плена бюрократии», издатель «Московских ведомостей» предлагал задуматься о главном. «Если речь идет о Земских соборах в смысле старого времени, то и учреждать нечего, потому что их никто не отменял», — резонно заявлял он, доказывая, что «русский царь имеет, несомненно, право призывать и созывать, когда окажется надобность, людей разных сословий по тому или иному вопросу». Если же подразумевается другое учреждение, грозно предостерегал он, то это будет уже нечто новое и с самодержавием несогласуемое. «Вообразите, что кто-то предложил бы созвать Земский собор, — приглашал Катков читателей, называя такое предложение открытой крамолой. — Разве не того хотели Желябов и Нечаев?» Подобная мера свидетельствовала бы о неспособности правительства держаться самому. «Если наше правительство кому-то кажется слабым, нуждающимся в сборе людей, которые сами не знали бы, зачем они призваны, не следует ли искать причин этой слабости в неспособности ее случайных органов?» А в «Русском вестнике» Каткова в очерках Н. А Любимова под характерным названием «Против течения» (начатых еще до первомартовской катастрофы) продолжался анализ уроков французской революции. «Когда в стране от тех или других причин распространено недовольство существующим порядком, а власть в то же время слаба, то для правительства нет ничего опаснее представительных собраний и нет ничего выгоднее для революции».

Отзвуком этих выводов, возможно, явились тревожные мысли императрицы: Игнатьеву пришлось успокаивать Марию Федоровну, что судьба Марии-Антуанетты ей не угрожает.

Не надеясь только на публицистику своих изданий, Катков в мае 1882 г. обращается к Александру III с письмом, убеждая в рискованности затеи с Земским собором. «При государственном маразме всякая интрига, всякое враждебное дело могут иметь успех», — запугивал он царя, прибегая к выражениям отнюдь не деликатным. Впрочем, он знал, что слова о маразме власти будут отнесены к итогам предшествующего царствования, хотя сам толковал их шире.

Не без помощи Каткова и Победоносцева Александр III спохватился, что дело зашло слишком далеко. «Я все более и более убеждаюсь, что гр. Игнатьев совершенно сбился с пути и не знает, как идти и куда идти, так продолжаться далее не может. Оставаться ему министром трудно и нежелательно», — подводил царь в письме к Победоносцеву итоги их общим наблюдениям 15 мая 1882 г. При этом ни он, ни его адресат не вспоминали более о патриотизме Игнатьева и его русском характере. А ведь министр попытался извлечь элемент государственной жизни из недр российской истории. И текст манифеста в изобилии украсил ссылками на национальные традиции, на «великих предков наших». Возмечтав о представительном правлении, Николай Павлович потерял в глазах императора свою «русскость».