Исторические портреты

   — Не видел ли кто из них проходу по чистой воде к востоку? — невзначай спросил Чичагов.

Глаза Рындина удивлённо округлились.

   — Такого ни разу не слыхал, ваше превосходительство, — ответил он, как бы пряча усмешку. — Какая может быть чистая вода, ежели кругом торосы до горизонта?

   — Добро. Проверим твои байки, — отвечал Чичагов. — А мы нынче же уходим. Невесть, вернёмся ли до ледостава. Крепись, тогда ещё одну зиму перетерпи, покуда за тобой не вернёмся.

Рындин оказался прав. Почти полтора месяца отряд Чичагова, поднявшись до 80-й параллели, пробирался сквозь льды на северо-запад. Уже на выходе из Клокбайского залива судам пришлось расталкивать крошево льда. Неподалёку стояли на якорях китобои. Чичагов послал Панова расспросить шкиперов об обстановке.

   — Так что все голландцы твердят: николе к северу. Проходу на восток нет, — сообщил вернувшийся Панов. — Удивлены они таким вопросам. Разглядел я у них судёнышки. Они покрепче наших. Обшивка-то у них в четыре доски, а наша лишь в две...

Чичагов молча выслушал и проговорил не смущаясь:

   — Не робей, капитан, мы двужильные. Возвертайся, не позабудь, как условились, про сигналы в туманности и сумраке. Передай о том Бабаеву.

Спустя два дня суда поднялись к северной оконечности островов Шпицбергена, вошли в крупнобитый лёд. Громадные глыбы преградили путь, суда едва уклонялись от них. Наружную обшивку то и дело обдирали льдины. Вдали, версты за две-три, громоздились сплошные торосы. Отряд повернул назад и двинулся вдоль кромки ледяных полей в Гренландское море. Редкий день не пасмурило, солнце совсем не показывалось. Частенько внезапно находили снежные заряды и суда скрывались за их пеленой.

Для обозначения места каждые полчаса «Чичагов» стрелял из пушки.

«Главное моё попечение, — доносил Чичагов, — состояло в том, чтобы сыскать способы быть вместе трём судам неразлучно, дабы во всякое время не ли шиться взаимного вспомоществования; а для того назначены были сигналы, через которые я с другими командирами говорить мог.

Временами мороз прихватывал паруса и снасти, кругом нависали сосульки, леденела палуба. В кубрике круглые сутки тлел камелёк, возле него сушили одежду матросы, сменившиеся с вахты».

Чичагов распорядился через день окуривать кубрики и каюты порохом и можжевельником. И всё же часть команды постоянно хворала от переохлаждения. Тогда Чичагов приказал всем свободным от вахты быть в непрестанном движении. «Выдумывали такие игры, которые делают большое движение, и матросы, узнав в оном пользу, всегда резвились до поту».

И всё же каждый день таил в себе смертельную опасность. Кругом, куда ни кинь взгляд, штормовой океан, «особливо когда дует крепкий ветер, с превеликим визгом; трепещут паруса, скрепления в корпусе и мачтах, а паче шум от ударов кипящих волн, в которых корабль ныряет, — вспоминал Василий Чичагов. — В таком случае не токмо в отдалении, но и на собственном корабле, даваемое по команде, громогласное повеление слышать почти невозможно; тогда остаётся только подкреплять себя надеждою на Бога, иметь неустрашимость, весёлый и отважный вид, дабы подчинённые не пришли в отчаяние».

23 июля суда достигли широты 80” 26', севернее, чем это удавалось англичанину Генри Гудзону.

Чичагов собрал капитанов на совет.

   — Нынче третий месяц на ходу. Осенние шторма вскоре зачастят, провианту не густо, что делать станем?

Обстоятельно рассудив, капитаны решили возвращаться, не заходя на Шпицберген.

   — Слава Богу, покуда матросики все целы и невредимы, — высказал своё мнение Панов.

Из Архангельска Чичагов рапортовал Адмиралтейств-коллегии: