Исторические портреты (Петр I, Иоанн Грозный, В.И. Ленин)

Увиденное в Европе наглядно показало Петру каким должно быть окружение настоящего героя, какой вид должна иметь подвластная ему вселенная. Блеск заграницы ослепил Петра, до той поры вероятно и не подозревавшего, что Европа может настолько превосходить ту среду, в которой вырос он сам. Отголоски претензий этой среды на духовное наследство двух первых Римов легко могли породить в Петре иллюзию причастности доставшейся ему России к кругу избранных Богом держав; органическая же неспособность к восприятию сокрытого препятствовала осознанию условности подобных притязаний. Вот и там, в манящей загранице, отсутствие культуры не позволило разглядеть за блестящей формой дворцовых церемониалов, этой изящной и полированной поверхностью, подлинной пропасти, все еще разделявшей все еще варварское государство и действительно цивилизованный мир. Только глубокое и непроходимое невежество могло лежать в основе убеждения в том, что стоит только обрить русских дворян, научить их курить табак, танцевать чужие танцы – и дистанция отделившая Европу от России, будет едва ли не тотчас же преодолена. А ведь именно этим путем шел Петр…

Впрочем, что-то подсказывало и ему: немедленное преображение всей окружающей его среды невозможно, нужно что-то гораздо более серьезное и глубокое. Видно поэтому он и гнал молодых людей за границу, учиться у Европы уму-разуму. Но чему должны были учиться, если и обойденные просвещением, то отнюдь не обделенные сословным чванством русские дворяне? Ведь еще и сегодня, несмотря на десятилетиями внушавшуюся нам мысль о том, что любой труд почетен, далеко не любая деятельность вызывает у нас уважение. Для дворянина же начала восемнадцатого века учиться ремеслу садовника и повара было унизительно. Но приходилось учиться и этому – с царем не поспоришь (ну, а с Петром и тем более).

Что это – преодоление сословных предрассудков?

Едва ли, ведь такое преодоление само по себе требует большой культуры. Скорее и здесь сказалось отсутствие таковой, сказалось простое невежество самодержного русского царя. Необходимость учиться у заграницы стала очевидной и для Петра, но, обладавший способностью лишь к конкретно-прикладному мышлению, он мог осознать ее только как потребность в чисто прикладном, немедленно реализующемся в чем-то осязаемом, знании – единственной духовной реальности, которая только и была доступна самому Петру, которая только и существовала для него.

Петр сумел разглядеть лишь видимость подлинной европейской цивилизации и, поставив перед собой целью сравняться с Европой, он по сути дела создавал вокруг себя точно такую же видимость – по образу и подобию, когда-то представшему перед ним. Проникнуть же в существо отличий, разъединивших просвещенную заграницу и все еще спящую Россию, ни там, в европах, ни здесь, дома, он так и не сумел.

Развитое честолюбие, возведенное в математическую степень его невежества, толкнули его в пожизненное состязание, подобное тому, в котором исходили силы людоедки-Эллочки. Никогда не дремавший в нем демон величия нашептывал, что и он достоин точно такого же блеска, который исходит от европейских монархов, и не подражание им составляло содержание той титанической борьбы, которую вел Петр на протяжении всего своего царствования, – в его собственных глазах это была борьба на равных. Но, подобно упомянутому персонажу, он всегда был предрасположен видеть шанхайского барса в крашенном зеленой акварелью мексиканском тушкане.

Отсутствие ли потребности, простое ли нежелание отличать реальную действительность от вымысла, а может, и просто подавленная воспаленным воображением способность трезво оценивать тот мир, в котором он жил, были причиной того, что он так и не научился не только управлять им, но и вообще правильно в нем ориентироваться. Бешеная энергия неуемного императора была в сущности ненаправленной. Рождаемые ею указы, сегодня предписывавшие одно, завтра – другое, послезавтра отвергавшие и первое и второе, но так и не восходившие не только к подлинному постижению объективных потребностей общественного развития, но зачастую и просто к здравому смыслу, сплошным потоком лиха, как из пресловутого ящика Пандоры, изливались из его канцелярии, но больше лихорадили дело, нежели направляли его. Стихийный полет «государственной» мысли вечно игравшего во что-то «великое» вечного соискателя пьедестала был исполнен каким-то глубоким смыслом только в его собственном воображении. Для подданных же этот смысл чаще всего был сокрыт. И во многом именно благодаря этому обстоятельству замыслы Петра представали в глазах его окружения, воспитанного на столетиями становившейся идее монархизма, как нечто, едва ли не равновеликое Провидению.

На Руси издавна почитали юродивых, в их безумии искали сокровенное, причастное к божественным тайнам. Почитание недоступных смертным петровских начинаний носило род именно такого поклонения…