Исторические взгляды Г. Рюккерта и Н. Я. Данилевского

Пусть не подумает читатель, что я хочу обвинить моего противника в заведомой и злостной фальши. До сих пор помню мое изумление и досаду, когда на изящных страницах «Вестника Европы» я прочитал крупным шрифтом напечатанную фразу из Рюккерта, в которой говорилось о культурно-исторических типах. Как же я не досмотрел? — думал я. Мне сперва и в голову не приходило, чтобы тут могла быть неточность. А между тем вот что оказалось! Не неточность, а прямая вставка. Но обвинять в заведомой фальши я все-таки не хочу. Как знать, что делается иной раз в душе человека? Попробуем лучше объяснить дело наиболее невинным образом. Мой противник, очевидно, не вник в мысль Рюккерта. Ведь он сам приводит положения Рюккерта, в которых выражена эта мысль, и, однако, ее не видит. Ему так сильно хотелось найти у Рюккерта теорию Данилевского, что это мешало ему понимать текст Рюккерта, и когда ему показалось нужным для пояснения тяжело написанного текста вставить несколько добавочных слов, он вместе с термином Рюккерта поставил рядом и термин Данилевского. А потом уже смело пишет: «Основная идея культурно-исторических типов принадлежит Рюккерту»[14] и т. д.

Итак, пожалуй, дело и не было умышленное. Но мне кажется, я имею право сделать моему противнику другой упрек. К чему он свел наш спор? Зачем было пускаться в рассуждение о Рюккерте? Положим, я слишком резко отрицал заявление о подражательности Данилевского. Но зачем же было останавливаться на этих двух-трех резких и голословных строчках? Ведь если бы меня можно было уличить даже в самых нелепых ошибках и неправдах, то отсюда еще ровно ничего не следовало бы относительно книги «Россия и Европа»; ведь если бы можно было доказать, что мысли этой книги все заимствованы из Рюккерта, то это, однако, ничуть не мешало бы теории культурно-исторических типов быть верной и глубокой теорией. Вопрос шел о понимании всемирной истории, о значении славянского племени, об отношениях между культурой и религией, между нравственностью и политикой и т. д. Затем же мой противник не отвечал мне на мои рассуждения об этих вопросах, а приналег на «счастливые мысли» Н. Н. Страхова, то есть на мои будто бы забавные промахи, а потом на доказательство, что будто бы Рюккерт был подлинником, а книга Данилевского только списком?

Ведь это значит — делать нападенья на что попало, с какой попало стороны, а не с главной стороны дела; это значит — отыскивать какие бы то ни было слабые места противников и напирать на эти места как можно громче; это значит — не опровергать самого учения, о котором идет спор, а только стараться подорвать авторитет защитников этого учения; это значит — не заботиться о разъяснении вопроса, а добиваться только кажущейся победы, только того, чтобы оказаться победителем в глазах таких читателей, которые не вникают да и не желают вникать в самое дело. Словом, это значит — вести себя не как исследователь, а как зарвавшийся публицист, бьющийся из-за немедленного успеха. Едва ли мой противник не знает, что он делает; но если не знает, то я считаю себя в некотором праве высказать ему это. Ведь мне приходится расхлебывать кашу, которую он заваривает.

Авторитет Данилевского старались подорвать с разных сторон. Натуралисты упрекали его в том, что он написал «Россию и Европу». Это совершенно похоже на известное мнение, что Л. Н. Толстой не может быть мыслителем, потому что писал романы. Филологи выставляли против Данилевского то, что он был натуралист, а не историк [15].

Наш противник сперва говорил, что теория культурно-исторических типов есть доморощенное русское произведение, не имеющее ничего общего с европейской наукой, а теперь утверждает, что эта теория целиком взята из Рюккерта. И в том, и в другом случае позор для автора «России и Европы» будто бы несомненный. Наконец, тот же Вл. Соловьев настаивает на невежестве Данилевского в истории и указывает на строчку, где упомянуты финикияне, и на страницу, где будто бы по незнанию умалчивается о Филоне иудее. Словом, с какой стороны ни возьмите, Данилевский никуда не годится. Откуда уже ясно следует, что и теория, которую он предложил, не стоит внимания.

Все эти резоны, хотя ничуть не касаются существа дела, то есть вопроса о всемирной истории, имеют, однако же, свое значение, иначе они бы и не были высказаны. Источник их есть предубеждение, питаемое критиками и рассеиваемое ими в публике. Отвечать на эти резоны, исписывая для того множество страниц, нам кажется бесполезным трудом: и против нас будет говорить такое же предубеждение. Тут один выход, одно средство: пусть читатели возьмут книги Данилевского и вникнут в них. Тогда они убедятся, что «Дарвинизм» писан отличным натуралистом и «Россия и Европа» — остроумным и точным мыслителем. Что же касается до сведений Данилевского в истории, то во всяком случае полагаю, что они были обширнее и основательнее, чем сведения г. Вл. Соловьева. Таково мое предубеждение, если уж пошло дело на предубеждения.

VI Рюккертова «единая нить» в истории