Историческое подготовление Октября. Часть I: От Февраля до Октября

Весь предшествующий период революции стоит под знаком так называемого двоевластия. Эта характеристика, исходящая от либералов, в сущности, очень поверхностна. Дело не в том только, что рядом с правительством стоял Совет, который выполнял целый ряд правительственных функций: Даны и Церетели всегда ведь готовы сделать все, что от них зависит, чтобы «безболезненно» ликвидировать раздвоение власти, передав ее целиком правительству. Но суть в том, что за Советом и за правительством стояли два разных режима, опиравшихся на разные классы.

За Советом стояли рабочие организации, вытеснившие на каждом заводе самодержавие капиталиста и устанавливавшие в предприятии республиканский режим, который однако не совместим с капиталистической анархией и требует неотвратимо общегосударственного контроля над производством. В отстаивании прав собственности капиталисты искали опоры наверху, в правительстве, толкали его со все возрастающей энергией против Советов и заставляли его убеждаться, что ему не хватает самостоятельного аппарата, т.-е. орудия репрессий над рабочими массами. Отсюда вопли против «двоевластия».

За Советом стояли выборные организации в армии и весь вообще режим солдатской демократии. Временное Правительство, идущее нога в ногу с Ллойд-Джорджем, Рибо и Вильсоном, признающее старые обязательства царизма и действующее старыми методами тайной дипломатии, не могло не наталкиваться на враждебное сопротивление нового армейского режима. Это сопротивление на верхах преломлялось в крайне ослабленном виде, через Совет. Отсюда жалобы, особенно со стороны генералитета, на двоевластие.

Наконец, и крестьянский Совет, несмотря на жалкий оппортунизм и грубый шовинизм своих вождей, стоял под все возрастающем давлением с низов, где захваты принимали тем более угрожающую форму, чем более им сопротивлялось правительство. До какой степени это последнее являлось орудием крупной собственности, лучше всего видно из того, что последний запретительно-полицейский циркуляр Церетели ничуть не отличался от циркуляров кн. Львова. И поскольку на местах советы и крестьянские комитеты пытались установить новый земельный режим, они попадали в жестокое противоречие с «революционной» властью, которая все более превращалась в цепную собаку частной собственности.

Дальнейшее развитие революции означало переход всей власти к Совету и использование этой власти в интересах трудящихся против собственников. Но углубление борьбы против капиталистических классов должно было неминуемо отвести в среде трудящихся масс первую роль самому решительному классу, т.-е. промышленному пролетариату. Для введения контроля над производством и распределением пролетариат имел крайне ценные образцы на Западе, прежде всего в так называемом «военном социализме» Германии. Но так как у нас эта организующая работа может быть произведена только на основе аграрной революции и под руководством действительно-революционной власти, контроль над производством и его постепенная организация были бы целиком направлены против интересов капитала. В то время как имущие классы стремились через Временное Правительство установить режим «крепкой» капиталистической республики, – полновластие советов, отнюдь еще не означая «социализма», сломило бы во всяком случае сопротивление буржуазии, и – в зависимости от наличных производительных сил и положения на Западе – направляло бы и преобразовывало экономическую жизнь в интересах трудящихся масс. Сбросив с себя оковы капиталистической власти, революция стала бы перманентной, т.-е. непрерывной, она применяла бы государственную власть не для того, чтобы упрочить режим капиталистической эксплуатации, а, наоборот, для того, чтобы преодолеть его. Ее окончательный успех на этом пути зависел бы от успехов пролетарской революции в Европе. С другой стороны, русская революция способна была дать тем более могущественный толчок революционному движению на Западе, чем решительнее и мужественнее она преодолевала сопротивление собственной буржуазии. Такова была и остается единственно реальная перспектива дальнейшего развития революции.

Но фантазерам филистерства эта перспектива представлялась «утопической». Чего они хотели? Они этого сами никогда не умели формулировать. Церетели говорил во всех падежах о «революционной демократии», явно не понимая, что это такое. Не только эсеры, привыкшие плавать в волнах демократической фразеологии, но и меньшевики совершенно отбросили в сторону классовый критерий, как только он начал слишком явно уличать мелкобуржуазный характер их политики. Режим «революционной демократии» все объясняет и все оправдывает. И когда старые охранники засовывают грязные пальцы в карман к большевику, то это делается не иначе, как во имя «революционной демократии»… Но не будем забегать вперед.