Истории без любви

Тогда состоялся памятный разговор с Шефом.

— Вы уже приобщились к науке, Женя, почувствовали вкус творчества. Вам поздно отступать. Вам надо ждать. Иначе с вашим характером вы в дальнейшем сами себя сожрете, какое бы положение ни заняли. А с комнатой мы что-нибудь придумаем.

С комнатой Шеф действительно придумал. И когда кто-нибудь в отделе уходил в отпуск, переводил Евгения на большую ставку. Но жить все равно было трудно, приходилось крутиться...

«Вот защитишься!» — говорила жена. Сколько планов, надежд связывали они с этим!..

Но беглый разговор в смежном институте — и ты повисаешь в пустоте... Раньше было дело, и ради него можно было терпеть все. А теперь... Работа твоя не нужна. Мало того, сомнительна. Об этом сказано прямо в лицо.

Так думал Евгений в троллейбусе, возвращаясь в ИЭС. Пробитый компостером талончик он мял в ладони. Клочок тонкой бумаги уже превратился в крошечный, почти неощутимый комок. Он спохватился, разгладил талон и привычно сложил три первых и три последних цифры. Сумма чисел совпала. Евгений только хмыкнул. Счастливый билет на обратный путь. Нет того, чтобы на пути туда...

«Театр оперетты, следующая — улица Федорова, институт Патона», — раскатисто произнес репродуктор на весь салон троллейбуса...

II

ОПЫТНЫЙ ЗАВОД ИЭС

Мощные лампы дневного света безжалостно выставили напоказ бугристые бетонные стены, покрытые побелкой, и чуть заметные выбоины на шероховатом полу. Коридор, как стрела, пронзал все многогектарное здание Опытного завода и упирался в сборочную площадку. Иногда по дороге на стенд Сахарнов думал, что если сложить воедино километраж, пройденный по этой бетонной кишке за время работы над К-700, то выйдет солидная цифра. И можно получить значок «Турист СССР». Но чаще это был трудный путь раздумий и сомнений.

Сквозь неплотно закрытые двери в коридор прорывался приглушенный шум станков в цехах и просачивался запах разогретого машинного масла. И этот запах, и отдаленный шум моторов обычно будили у Сахарнова воспоминания о далеком прошлом.

...Сахарнов оглянулся на прицепщицу, плотнее уселся на металлическом сидении, плавно отжал сцепление. И четырехколесный уродец, неуклюжий, древний, с облупившейся краской на крыльях, ужасно чадя, пополз вперед по набухшему от апрельской влаги колхозному полю. В первые мгновения люди лишь напряженно смотрели, как острые ножи плуга мягко вспарывают упругий, уже зазеленевший пласт. А потом торопливо зашагали вслед за машиной по жирным черным отвалам свежей борозды. Шли за сахарновским трактором усталые, измученные бабы в латаных-перелатанных ватниках. Ковылял, с трудом вытаскивая из земли свою деревяшку, председатель, потерявший ногу еще в кампанию с белофиннами. Следом брел издерганный уполномоченный из района в брезентовом плаще колоколом и выцветшей зеленой фуражке с матерчатым козырьком. Рядом трусил пятнадцатилетний Коська Поздняков. За неимением мужиков именно Коське предстояло поднимать колхозные поля на этом тракторе. Мотор вошел в режим, уже не чихал. И Сахарнов, как по нитке, уверенно и неспешно вел трактор к дальнему краю огромного поля, где плотной стеной начинался сосновый бор.

У кромки поля развернулся и заглушил мотор. Горючее было в дефиците, и, пока толпа приближалась, Сахарнов как бы со стороны посмотрел вдруг на эту машину-уродца с неестественно большими задними чугунными колесами. Она наклонила облезлый радиатор к земле, словно вынюхивая что-то в робкой зелени первой весенней травы. Быть может, именно в эти минуты серого апрельского утра сорок второго года там, на поле колхоза имени XVII партсъезда, утвердился изобретатель, творец, человек, который уже не мог жить без того, чтобы не вершить что-то свое, новое, а не только грамотно претворять в металл мысли, соображения других, незнакомых ему конструкторов и разработчиков, отпечатанные на бледной синьке чертежей.

А может, все началось полугодом раньше?

...Врач был стар, мудр и безапелляционен. Только что он накричал на Сахарнова: «Какой фронт? Какое ополчение? Вы отдаете себе отчет?» И, словно устыдившись этой вспышки, в который раз вновь простукал своими крепкими и ловкими, отнюдь не стариковскими пальцами грудную клетку молодого сухощавого инженера с обманчиво ярким румянцем на впалых щеках. Еще мокрый рентгеновский снимок лежал на письменном столе. Только что врач с раздражением отшвырнул его. И теперь упрямо, как дятел, простукивал грудь Сахарнова, с каждым ударом повторяя: «Ну-с так, ну-с так».