Истории для девочек

Лишь только надписи были готовы, Краснушка на весь класс прочла их. Тут большею частью все надписи носили один характер: «Мы вас любим, любите нас и будьте с нами до выпуска». И при этом прибавление самых нежных и ласковых наименований, на какие только способны замкнутые в четырех стенах, наивные, впечатлительные девочки.

Я невольно обратила внимание на надпись Нины.

«Дорогая Fräulein, – гласили каракульки моего друга, – если когда-нибудь вы будете на моем родном Кавказе, не забудьте, что в доме князя Джаваха вы будете желанной гостьей и что маленькая Нина, доставившая вам столько хлопот, будет рада вам, как самому близкому человеку».

– Как ты хорошо написала, Ниночка! – с восторгом воскликнула я и, не долго думая, взяв перо, подмахнула под словами княжны:

«Да, да, и в хуторе под Полтавой тоже.

Люда Влассовская».

Когда все уже написали свое «на память», решено было торжественно всем классом нести альбом в комнату Кис-Кис.

– Мы попросим ее остаться, а если она не согласится – пойдем к начальнице и скажем ей, какая чудная, какая милая наша Fräulein, – пылко и возбужденно говорила Федорова.

– Ты, ты говори, – выбрали мы Нину, пользовавшуюся у нас репутацией очень умной и красноречивой.

– Kann man herein? (Можно войти?) – произнесла княжна, постучав в дверь.

Голос ее дрожал от важности возложенного на нее поручения.

– Herein! (Войдите!) – раздалось за дверью.

Мы вошли. Fräulein Генинг, донельзя удивленная нашим появлением, встала из-за стола, у которого сидела за письмом. На ней была простая утренняя блуза, а на лбу волосы завиты в папильотки.

– Fräulein, дуся, – начала Нина, робея, и выступила вперед, – мы знаем, что вас обидели и вы хотите уйти и оставить нас. Но, Fräulein-дуся, мы пришли вам сказать, что «всем классом» пойдем к Maman просить ее не отпускать вас и даем слово «всем классом» не шалить в ваше дежурство. А это, Fräulein, – прибавила она, подавая альбом, – на память о нас…

Мы вас так любим!..

Голос княжны оборвался, и мы увидели то, чего никогда еще не видали: Нина плакала.

Тут произошло что-то необычайное. Весь класс всхлипнул и разревелся, как один человек.

– Останьтесь!.. Любим!.. Просим!.. – лепетали, всхлипывая, девочки.

Она перецеловала всех нас и, обещав остаться, отослала скорее в класс, «чтобы не волновать m-lle Арно», – прибавила она мягко.

Этот день был одним из лучших в нашей институтской жизни. Мы могли наглядно доказать нашу горячую привязанность обожаемой наставнице, и наши детские сердца были полны шумного ликования.

Уже позднее, через три-четыре года, узнали мы, какую жертву принесла нам Fräulein Генинг. Ее действительно не любили другие наставницы за ее слишком мягкое, сердечное отношение к институткам и не раз жаловались начальнице на некоторые ее упущения из правил строгой дисциплины, и она уже решила оставить службу в институте. Брат ее достал ей прекрасное место компаньонки в богатый аристократический дом, где она получала бы вчетверо больше скромного институтского жалованья и где занятий у нее было бы куда меньше… Уход ее был решен бесповоротно. Но вот появилось ее «маленькое стадо» (так она в шутку называла нас), плачущее, молящее остаться, с доказательствами такой неподкупной детской привязанности, которую не купишь ни за какие деньги, что сердце доброй учительницы дрогнуло, и она осталась с нами «доводить до выпуска своих добреньких девочек».

Глава XIV 14 ноября

Тезоименитство Государыни Императрицы – 14 ноября – праздновалось у нас в институте с особенною пышностью. После обедни и молебна за старшими приезжали кареты от Императорского двора и везли их в театр, а вечером для всех – старших и младших – был бал.

С утра мы поднялись в самом праздничном настроении. Богослужение в этот день было особенно торжественно. Кроме институтского начальства были налицо почетные опекуны и попечители. После длинного молебна и зычного троекратного возглашения дьяконом «многолетия» всему царствующему дому, мы, разрумяненные душной атмосферой церкви, потянулись прикладываться к кресту. Проходя мимо Maman и многочисленных попечителей, мы отвешивали им поясные поклоны (реверансов в церкви не полагалось) и выходили на паперть.

– Ну что, привыкаешь? – раздался над моей почтительно склоненной головой знакомый голос начальницы.

– Oui, Maman, – смущенно прошептала я.

– Это дочь Влассовского, героя Плевны, – пояснила она толстому, увешанному орденами, с красной лентой через плечо, господину.

– А-а, – протянул тот и тоже потрепал меня по щечке.

Потом я узнала, что это был министр народного просвещения.