Истории Эписа. Уроборос

– Тогда почему мне больше нельзя к маме? Почему вы снова так решили за меня? – ребенок обиженно топнул ногой.

– Макс, – моргнув, я постарался сохранить беспристрастное выражение лица, – просто сейчас нам обоим лучше быть здесь.

– Не понимаю, – мальчик отрицательно мотнул головой, – объясни!

Сглотнув слюну, я поднял взгляд на сына. Невозможные глаза. Невыносимые. Вытаскивающие откуда-то изнутри все, что так болит.

– Ей хуже, – не знаю как, но я решил сказать правду, какой бы она не была, – маме нужно держаться подальше от людей, Макс.

Сын нахмурился.

– Ты ее больше не любишь?

– С чего ты взял? – недоуменно я тряхнул головой. – Люблю, конечно.

Макс как-то странно положил голову на плечо, разглядывая мое лицо.

– Это потому что мама сейчас больше мертвое, чем живое?

А теперь пришло мое время сводить брови.

– Объясни.

Сын скинул рюкзак на пол, доставая из него блокнот. Послюнявив пальцы, отчего я поморщился, начал быстро перелистывать странички. Привычка Валери. Тащить пальцы в рот, прежде чем лапать книгу. Сын сосредоточенно что-то искал, пока вдруг лицо его не просияло. Он протянул мне блокнот, вставая рядом.

– Вот это поток мамы тогда, когда мертвый только проснулся. Я сидел тогда с дядей Баком и решил нарисовать. А потом рисовал каждый раз, когда она менялась. Посмотри, пап.

– Подожди, – я замотал головой, – не понимаю. Ее поток гибридный, смешанный. Как ты это видишь? То есть он же всегда смешан.

Макс отрицательно помотал головой.

– Так они все видят. А я вижу сам резерв, дядя Назар говорит, что это так называется. Когда некромант целиком сразу может оценить, – сын подбирал слова, – ну это как вот если бы Старейший посмотрел на меня, то пускал бы поток, чтобы он целиком сначала оболочку резерва окутал, а потом нитями щупал бы, что внутри. А мне так не надо. Я смотрю и вижу. Целиком. Не на ощупь, а вижу, понимаешь?

Прочистив горло, я кинул взгляд на рисунок.

– Если человек с закрытыми глазами наткнулся на стеклянную банку, то чтобы понять, что в ней, он ощупает ее снаружи, а потом полезет внутрь и будет прикасаться к содержимому, – я постарался выстроить предложение, а сын быстро закивал.

– Да, пап! И с закрытыми глазами человек никогда на самом деле до конца не поймет, что внутри. Там, например, какого оно цвета, ядовитое или нет. Для этого ему надо осмелиться попробовать или руку подальше запихнуть.

– А если все говорят, что внутри яд, – продолжил я, внимательнее вглядываясь в рисунок.

– То он и не будет далеко туда руку запихивать.А я вижу. Она для меня насквозь просвечивается, и что внутри, я хорошо понимаю.

Я перелистывал страницы, где на каждом было всего три цвета. Сын понятными для него образами обозначил живой поток – красным, мертвый – синим и гибридный – фиолетовым, почти черным. На первой странице все три были практически в одинаковых пропорциях. Фиолетового чуть больше, чем красного и синего в два раза резко стало на второй странице. На последней всю страницу делили гибридный и мертвый, лишь по краям струился красный.

Но не это было удивительно.

Я пролистал страниц десять. Фиолетовый не рос с каждой страницей все больше.

Примерно на пятой почти вся страница была закрашена красным. Гибридный фиолетовый на нем густо выделялся, но какими-то точками, словно складываясь в сетку. А мертвый синий…

Его не было.

– Почему не говорил раньше, – я пальцами бежал по рисунку, не веря своим глазам, – Макс?

Сын грустно вздохнул.

– Это ничего не изменит, пап. Вот это, – он перелистнул лист и ткнул пальцем в синее, – как бы мало его ни было, будет заражать это, – пальчик погладил красное, – в любом случае. Его нельзя убрать совсем. Даже если чистого нет, то в составе гибридного мертвое все равно будет смешиваться с живым.

Я тряхнул головой.

– Почему нельзя, Макс?

Сын положил руку мне на плечо и тяжело вздохнул.

– Потому что мертвое – мертво, пап. А все живое рано или поздно становится мертвым.

– Тогда зачем сейчас, – голос дрогнул, а я отвернулся.

Сын обнял меня за шею, а я лишь нашел в себе силы прислониться к его макушке.

– Потому что ты был мертвым, пап. А мама придумала, как это исправить. Я и подумал, что если у нее вышло, может, и ты что-то придумаешь?

Когда Макс появился, я не был готов стать отцом. Слишком молод, слишком влюблен. Это было так странно. Увидеть его и понять, что – все. Вот он, моя жизнь. Я многое делал неправильно, когда мы остались одни. Как мог. Но все же что-то, видимо, сделал правильно.

Сын не собирался сдаваться.

И я не должен.

– Макс, нужно хорошенько подумать и вспомнить, когда у мамы случались вот такие состояния, – я ткнул в пятую страницу, – и когда максимально такие, – в последнюю, – до самых мелких деталей. Сможешь?

Сын подпрыгнул, прижимая к груди блокнот, и кивнул. А я поднялся на ноги, быстро направляясь в сторону кабинета. Немного подумав, заскочил на кухню под удивленный взгляд Жанны быстро забирая открытую бутылку и стакан. Если не знаешь, с чего начать, значит, самое время начать сначала. Папка с делом убийства Осирис уже давно лежала разобранная на листы в кабинете, но она не зря упорно не давала мне покоя.