Истории Хейвена

Положить этому конец, но как? Взорвать это, но чем? Даже гипотетически, как это сделать? Если динамит еле-еле осилил породу, в которой покоился корабль, не причинив ему ни единого повреждения, что он может придумать. Взять взрывчатку с Лимстонской военно-воздушной базы, стащить атомную бомбу? Такое бывает только в фантастических романах. Вот так потеха будет, возможно, последняя в его жизни, если он завладеет ядерным оружием и пустит его в ход, желая всего-то уничтожить корабль, наделает таких дел, при всем-то его пацифизме… а кораблю — хоть бы хны!

Скудный выбор, ничего не скажешь, а третий вариант — вообще никуда… а тем временем его руки проявившие большую мудрость, чем его ум, покуда он ломал себе голову, выполняли обыденную утреннюю работу — регулировали напор в насосах и проверяли наполнение шлангов. Теперь он наклонился, проверяя уровень воды. К счастью, нашелся мощный прожектор, осветивший траншею почти до дна уровень воды быстро падал. Он предвидел, что взрывы и отгрузка разбитой породы возобновятся в среду, четверг, самое позднее… рано или поздно они возобновятся и работа пойдет быстрее. Насыщенная водой порода — мягкая и пористая, так что выкопать яму для взрывчатки займет немного времени, впрочем, там должны образоваться естественные углубления, в которые можно заложить взрывное устройство. Словом, предстоит продвигаться вглубь.

Гарденер постоял, нагнувшись над разрезом в земле, направлял луч прожектора в темную глубину. Затем он выключил прожектор и снова отправился проверить зажимы. Ну, что ж, уже половина девятого: пора идти выпить.

Он повернулся.

Перед ним стояла Бобби.

У Гарденера отвисла челюсть. Кое-как закрыв рот, он уставился на нее, приняв все это за мираж. Но Бобби стояла, твердо опираясь на землю ногами, к тому же, Гарденер заметил, что ее волосы значительно поредели — сквозь них просвечивала бледная и ослепительно-белая кожа. Теперь лоб отодвинулся до середины головы, словно на картинах Леонардо да Винчи, напоминающих о нелепой средневековой моде. Сквозь просвечивающую кожу выступали кости черепа; одним словом, она была похожа на человека, перенесшего длительную, изнуряющую болезнь. Левая рука — на перевязи. И…

Она накрасилась. Просто нашпаклевана. Да я уверен, что она накладывала грим горстями, словно заделывая шрамы от оспы. Но это она… Бобби… даже не представлял, Слезы навернулись Гарденеру на глаза. Бобби стала двоиться и расплываться. Только сейчас он почувствовал как одиноко ему было все эти две недели.

— Бобби? — спросил он хрипло. — Это правда ты? Бобби улыбнулась той сладостной улыбкой, которая, бывало, так ему нравилась, и которая уберегла его от многих идиотских выходок.

Это — Бобби. Это — Бобби, и он ее любит.

Он шагнул к ней, взял за плечи и уткнулся заплаканным лицом в ее шею. Так бывало и раньше…

— Привет, Гард, — выговорила она сквозь слезы.

Теперь и он зарыдал в полный голос. И стал целовать ее. Целовать ее. Целовать ее.

Обхватил ее обеими руками. Она закинул левую руку к чему на плечи.

— Нет, — выговорил он, целуя ее. — Нет, ты не можешь.

— Шшш. Я должна. Это мой последний шанс, Гард. Наш последний шанс.

Они целовались снова и снова, не в силах оторваться друг от друга. Теперь ее рубашка была расстегнута и смята, и он осыпал поцелуями тело, которое самая буйная фантазия не сделала бы соблазнительным: бледное и истощенное, с опавшими мышцами и обвисшими грудями, но он любил ее, целовал, целовал… два безумца с лицами, промокшими от слез, прильнули друг к другу.

"Гард, дорогой мой, дорогой, ты всегда…"

"Тшшшшшш".

"Ох, пожалуйста, я люблю тебя".

"Бобби, я люблю…"

"Любишь…"

"…поцелуй меня…"

"…поцелуй…"

"Да…"

Под ними ковер из опавшей хвои, а вокруг — сладостная тьма. И ее слезы. И его слезы. А губы слиты в неотрывном поцелуе. Взяв ее, Гарденер почувствовал две вещи: как он истосковался по ней и какое безмолвие вокруг, не слышно ни одной птицы. Лес мертв.

И поцелуи.

12

Чтобы стереть ее коричневатую крем-пудру с обнаженного тела, Гарду пришлось воспользоваться заношенной рубашкой. Большая часть грима смазалась с ее лица. Неужели она пришла сюда, предвидя, что отдастся ему? Теперь об этом лучше не думать. По крайней мере, сейчас.

Что и говорить, сейчас они оба служили манной небесной для мушек, комаров и гнуса, но Гарду было не до этого. Да и ей тоже. Может быть, корабль сыграл свою побуждающую роль, — думал он, глядя на корабль, — а что, чем черт не шутит?

Он перевернул свою рубашку и, осторожно приподняв лицо Бобби за подбородок, принялся счищать с него грим. Впрочем, почти вся пудра и помада растеклись от пота… или были смыты слезами.

— Я поранил тебя, — сказал он.

"Но ты же любил меня", — ответила Бобби.

— Что?

"Ты же слышишь меня, Гард. Я знаю, что слышишь".

— Ты сердишься? — спросил он, опасаясь, что, рухнувшие было барьеры, встанут между ними снова, а этого бы не хотелось. — Ты не хочешь со мной разговаривать?

Он помолчал.

— Я не виню тебя. За все эти годы мы наговорили друг другу уйму всякой ерунды, подружка.