Истории Хейвена

Они сидели в городской библиотеке — теперь она будет называться "Мемориальная Библиотека Маккосланд", все согласились с этим. Они пили кофе, охлажденный чай, Кока-колу, имбирный эль.

Никто не пил алкогольных напитков. Даже в память о Рут.

Они ели крошечные треугольные рыбные бутербродики с мясом тунца, они ели бутерброды с пастой из сырного крема и сливок, они ели сандвичи с пастой из сырного крема и стручкового перца. Они ели холодную вырезку и желатиновый салат с кругляшками моркови внутри, подобно ископаемым в куске янтаря.

Они разговаривали о подобающих случаю великих делах, но в комнате стояла полнейшая тишина — если бы кто-нибудь издал хоть какой-нибудь звук, слушатели были бы ошеломлены. Напряжение, которое было написано на многих лицах в церкви, когда ситуация в лесу была близка к выходу из под контроля, сейчас сгладилось. Бобби была в сарае. Назойливый старик там же. И, в конце концов, назойливого полицейского тоже поместили в сарай. Общий мозг потерял след этих людей, когда они вошли в ослепляющее зеленое сияние.

Они ели и пили, и слушали, и говорили, хотя никто не сказал ни слова, и это было в порядке вещей: последние чужаки покинули Хэвен после гуринджеровского благословения у могилы, и теперь Хэвен принадлежал только им.

(теперь будет хорошо)

(да, они поймут, что делать с Дуганом)

(ты уверен)

(да, они поймут, они будут думать, они поймут)

Тиканье "Сес Томаса" на каминной полке, который был пожертвован школой грамотности в прошлом году, было самым громким звуком в комнате. Еще можно было услышать тонкое звучание китайской вазы. И еще, за открытым окном, очень далекий шум самолета.

Ни одной птичьей трели.

Почти полная тишина.

Они ели и пили, и они почувствовали, когда Дугана выводили из сарая Бобби в час тридцать пополудни. Люди поднялись, и сразу завязался разговор, настоящий разговор. Мужчины натягивали свои котелки. Женщины прятали в сумочки недоеденные сандвичи. Клодетт Равалл, мать Эшли, заворачивала в алюминиевую фольгу остатки запеканки, которую она до этого принесла. Они вышли наружу и направились к своим домам с улыбками.

Акт III завершился.

23

Гарденер обозревал окружающий закат с сильной головной болью и таким чувством, будто происходили какие-то события, которые сейчас вспомнить он не в состоянии.

В конце концов нужно это сделать. Гард, — думал он. — Ведь у тебя был очередной провал в памяти. Согласен?

Он ухитрился выбраться с веранды и шатко убраться от возможных взглядов с дороги за угол дома, прежде чем его вырвало. Он заметил в рвоте кровь, но в этом не было ничего удивительного. Не в первый раз, хотя сейчас крови было и больше, чем раньше.

Сны, Господи! У него были какие-то жуткие, хотя сейчас по большей части забытые, кошмары. Люди, приходящие и уходящие, такое огромное количество людей, что все, что им было нужно — это духовой оркестр и далласская полиция.

(Полиция. Далласская полиция была здесь сегодня утром, а ты напился и теперь не увидишь их из-за своей проклятой трусости).

Трус. Кошмары. Вот в чем все дело.

Он отвернулся от лужи блевотины между ногами. Окружающий мир колебался и терял четкость с каждым ударом сердца, и Гарденер осознал, что еще никогда не был так близок к смерти. В конце концов он решится на самоубийство… ох, только нужно делать все помедленнее. Он оперся о стену дома и положил голову на руки.

— Мистер Гарденер, с вами все в порядке?

— Ааа! — заорал он, вскочив, как подброшенный пружиной. Его сердце едва не проломило грудную клетку, затем остановилось, ему показалось, что навсегда, а потом начало биться с такой быстротой, что он едва различал отдельные удары. Боль в голове разом возросла до предела. Он пошатнулся.

Это был Бобби Тремэйн, выглядел он удивленным, быть может происходящее даже казалось ему забавным… но сожаления за испуг Гарденера не было и в помине.

— Мне, право, совсем не хотелось вас испугать, мистер Гарденер. Ты, падло, конечно хотел, и я прекрасно это понимаю. Младший Тремэйн несколько раз мигнул. "А он ведь кое-что уловил", — подумал Гарденер. С удивлением он почувствовал, что в штанах сухо.

— Где Бобби? — спросил Гарденер. Я…

— Я знаю, кто ты. Я знаю, где ты. Прямо передо мной. Где Бобби?

— Ну, я же вам говорю, — сказал Бобби Тремэйн. Его лицо стало совсем открытым, с огромными глазами, очень-очень честным, и Гарденер сразу, без малейшего усилия вспомнил свои студенческие годы. Так выглядели те, кто весь долгий зимний уик-енд катались на лыжах, пили и крутили романы, когда потом им приходилось объяснять, что они не могли заниматься научными исследованиями поскольку в субботу у них умерла мать.

— Ну, давай, говори. — Гарденер прислонился к бревенчатой стене домика, рассматривая подростка в красных закатных отблесках. За его плечами виднелся сарай с амбарным замком и крепко заколоченными окнами.

Ему вспомнилось, что сарай видел он и во сне.

Сон? А может быть, тебе уж очень не хочется признать, что это было реальностью?

На секунду подросток оказался полностью смущенным циничным выражением Гарденера.