Истории московских улиц

Однако на следующее утро, когда бригада каменщиков-реставраторов прибыла к Сухаревой башне, к работе ее не допустили. "Приходит грустный профессор Д.П.Сухов, - вспоминает, рассказывая об этом утре Л.А.Давид. - Он должен был указать детали для снятия. Кратко сказал: "Уходите, работать запрещено".

Художник П.Д.Корин и Н.А.Пешкова попросили А.М.Горького вмешаться в это дело и помочь. Горький переговорил с кем-то, и снимать детали с башни разрешили.

О дальнейшем рассказывает Л.А.Давид:

"Утром 22 апреля я пришел в Государственный исторический музей (работал в его филиале - Музее "Коломенское"). В вестибюле встреча с ученым секретарем ГИМа Д.А.Крайневым. Д.А. - мрачно: "Допрыгался, иди, тебя ждут". Поднимаюсь в секретарскую. Человек со "шпалой" - "Вы Давид?.. Поехали". Поехали через Лубянку по Сретенке к башне... Молча. Приехали. Он: "Составьте список снимаемых деталей". Составляю. Составил. Он: "В машину..." Молча в Моссовет. В Моссовете к тов. Хорошилкину - нач. Специнспекции при президиуме Моссовета. Хорошилкин в кабинет к тов. Усову (с четырьмя ромбами) - зам. пред. Моссовета. Выходит и мне в руки документ, а в нем: "Научному сотруднику Госуд. истор. Музея тов. Давиду. Зам. пред. Моссовета тов. Усов считает вполне возможным днем производить работу по изъятию нужных Вам фрагментов с Сухаревой башни со стороны 1-й Мещанской улицы. На этой стороне работы Мосразбортрестом ведутся по разборке восьмерика только в ночное время.

К работе по снятию фрагментов, для чего Гос. историч. Музею отпускается 5000 руб., приступите немедленно, с окончанием не позже 27-го апреля с. года". (Подпись нач. спец. инспекции при президиуме Моссовета Хорошилкина.) Документ датирован 22 апреля. 23-го приступили к работе. Работали днем и ночью. Сняли, что смогли... Увезли в Коломенское...

Душно, жарко и пыльно было... Горечь полынная в душе".

Сухареву башню Каганович разрушал демонстративно. В Москве это отметили. Художница Н.Я.Симонович-Ефимова, жившая рядом и поэтому наблюдавшая все происходившее на площади день за днем, записывала тогда в дневниковых заметках: "Разрушение идет необычайно быстро... Не обнесено забором, как было при разрушении Красных Ворот. Телефонные ящики все так же висят на стенах, милиционеры открывают их и говорят. Вывеска "Коммунальный музей" висит над уютно открытой дверью; окна со стеклами и белокаменными завитушками глядят как ни в чем не бывало. Вообще вид у Башни здоровый, а кирпичи летят без желобов просто в воздухе, многие не разбиваются, и здание убывает, тает... Но можно заболеть от мысли, что впереди нас никто Сухаревскую башню не увидит... После Сухаревской башни, вероятно, очередь за Василием Блаженным..."

И еще один рассказ очевидца сноса башни - В.А.Гиляровского. В апреле 1934 года он писал в письме к дочери: "Великолепная Сухаревская башня, которую звали невестой Ивана Великого, ломается... Ты не думай, что она ломается, как невеста перед своим женихом, кокетничает, как двести лет перед Иваном Великим - нет. Ее ломают. Первым делом с нее сняли часы и воспользуются ими для какой-нибудь другой башни, а потом обломали крыльцо, свалили шпиль, разобрали по кирпичам верхние этажи и не сегодня-завтра доломают ее стройную розовую фигуру. Все еще розовую, как она была! Вчера был солнечный вечер, яркий закат со стороны Триумфальных ворот золотил Садовую снизу и рассыпался в умирающих останках заревом.

Жуткое что-то! Багровая, красная,

Солнца закатным лучом освещенная,

В груду развалин живых превращенная.

Все еще вижу ее я вчерашнею

Гордой красавицей, розовой башнею..."

Уже тогда многим стало ясно, что Кагановича заботило не решение транспортной проблемы. Знаменательно его собственное высказывание на совещании московских архитекторов-коммунистов о проектах архитекторов устройства транспортной развязки без сноса Сухаревой башни: "Я не вхожу в существо этих аргументов".

Вся эта комедия с обсуждениями, с заказом проектов, разыгранная Кагановичем, выглядит еще гнуснее, если обратиться к фактам и обстоятельствам, тогда не известным общественности.

Еще в 1931 году Каганович уже решил судьбу Сухаревой башни (и других памятников архитектуры) и сказал об этом в своем выступлении на июньском пленуме ЦК ВКП(б).

Именно тогда он сформулировал свое отношение к градостроительной планировке Москвы: "Взять старый город, хоть бы, например, Москву. Все мы знаем, что старые города строились стихийно, в особенности торговые города. Когда ходишь по московским переулкам и закоулкам, то получается впечатление, что эти улочки прокладывал пьяный строитель". (Цитирую по "переработанной стенограмме доклада", изданной в том же году отдельной брошюрой. В живой речи доклада и в газетной публикации - и это любили цитировать довоенные журналисты, воспевавшие Генеральный план реконструкции Москвы, - Каганович выразился крепче: мол, московские улочки прокладывал не пьяный строитель, а пьяный сапожник.)