Истории обыкновенного безумия

Со мной рассчитались сполна, но за что? За гробик? Что бы это ни было — вождение моей машины, я сам в роли шута и (или) шафера, — к дальнейшему употреблению я был не годен. Род человеческий я всегда считал омерзительным. Но что делало его особенно мерзким — так это болезнь внутрисемейных уз, в том числе и брак, подмена силы и взаимопомощи, болезнь, которой, точно кожной язве или проказе, подвержены все: сначала ближайший сосед, потом ближайший квартал, район, город, округ, штат, вся страна… каждый в своей ячейке хватается за жопу ближнего, пытаясь выжить в атмосфере животного страха и тупости.

Да, свое я получил сполна, я понял это, когда они бросили меня там, не вняли моей мольбе.

Еще пять минут, подумал я. Если никто не помешает мне полежать здесь еще пять минут, я встану и доберусь до дома, я попаду домой. Я оказался самым последним изгоем. Билли Кид в подметки мне не годился. Еще пять минут. Дайте мне только добраться до моей пещеры. Если они еще хоть раз позовут меня на свое торжество, я сообщу им, куда его стоит засунуть. Пять минут. Это все, что мне нужно.

Мимо шли две женщины. Они обернулись и посмотрели на меня.

— Ой, смотри. Что с ним?

— Он пьян.

— А может, болен?

— Да нет, смотри, как он вцепился в бутылку. Точно это ребенок.

А, черт! Я принялся на них орать:

— Я ВАМ МОЧАЛКИ-ТО ОТСОСУ! НАСУХО ОТСОСУ ОБЕ ВАШИ МОЧАЛКИ, ПИЗДЕНКИ СТАРЫЕ!

Обе вбежали в многоэтажный стеклянный дом. Скрылись за стеклянной дверью. А я лежал на улице, не в силах подняться, — лучший шафер на чьей-то свадьбе. Мне надо было лишь добраться до дома — одолеть тридцать ярдов, так же мало, как три миллиона световых лет. Тридцать ярдов до арендованной парадной двери. Еще две минуты, и я сумел бы встать. Каждая новая попытка подняться придавала мне силы. Любому старому пьянчуге это всегда удается, надо лишь дать ему время. Одна минута. Еще одна минута. Я вполне мог бы встать.

И тут появились они. Частица бессмысленной мировой семейной структуры. Безумцы, едва ли задающие себе вопрос о том, что именно заставляет их поступать так, как они поступают. Подъехав, они оставили гореть свой удвоенной яркости красный свет. Они вышли из машины. У одного был карманный фонарик.

— Буковски, — сказал тот, с фонариком, — похоже, ты вечно напрашиваешься на неприятности, а?

Он откуда-то знал мою фамилию, я ему уже попадался.

— Послушайте, — сказал я, — я просто споткнулся. Ударился головой. Я никогда не теряю рассудка и способности связно мыслить. Я не опасен. Может, проводите меня домой, ребята? Это в тридцати ярдах отсюда. Дайте мне только рухнуть в кровать и проспаться. Право же, вам не кажется, что это был бы поистине благородный поступок?

— Сэр, две дамы сообщили, что вы пытались их изнасиловать.

— Господа, я никогда не сделал бы попытки изнасиловать одновременно двух дам.

Один полицейский все время светил мне в лицо своим идиотским фонариком. Это вселяло в него колоссальное чувство превосходства.

— Всего тридцать ярдов до Свободы. Ну как вы не поймете!

— Ты самый уморительный клоун в городе, Буковски. Только найди себе оправдание посерьезней.

— Ну что ж, давайте подумаем… То, что лежит перед вами, развалившись на мостовой, является конечным продуктом свадьбы, дзэнской свадьбы.

— Ты хочешь сказать, что нашлась женщина, которая и вправду пыталась выйти за тебя замуж?

— Да не за меня, засранец…

Полицейский с фонариком нагнулся и врезал мне фонариком по носу.

— Мы требуем уважения к представителям закона.

— Извините.

Я на минутку забылся. Кровь стекала по шее и капала на рубашку. Я очень устал — от всего на свете.

— Буковски, — спросил тот, который только что употребил фонарик, — почему ты все время напрашиваешься на неприятности?

— Забудьте весь этот бред, — сказал я. — Везите меня в тюрьму.

Они защелкнули наручники и швырнули меня на заднее сиденье. Все та же грустная старая история.

Ехали они медленно, болтая о всевозможных лишенных смысла вещах — к примеру, о том, как бы расширить веранду или бассейн или о дополнительной комнате в глубине дома для бабушки. А потом дело дошло до спорта — они ведь были настоящими мужчинами, — у «Доджеров» оставались шансы, даже при том, что на первое место претендовали еще две или три команды. Все та же семейственность: если выигрывали «Доджеры», выигрывали и они. Если человек совершал посадку на Луну, совершали посадку на Луну и они. Но стоит умирающему с голоду попросить у них монетку — ага, нет документов, уебывай, недоносок. То есть это когда они в штатском. Еще ни один умирающий с голоду никогда не просил монетку у полицейского. Наша репутация безупречна.

Потом меня запустили в обычную мясорубку. После того, как я был в тридцати ярдах от дома. После того, как я был единственным живым человеком в доме, где собралось пятьдесят девять гостей.