Истории обыкновенного безумия

эта женщина редко причесывалась, одевалась в черное в знак протеста против войны, не ела винограда в знак солидарности с бастующими виноградарями, была коммунисткой, писала стихи, посещала хипповые любовные сходняки, лепила из глины пепельницы, непрерывно курила и пила кофе, коллекционировала разнообразные чеки от матери и бывших мужей, жила с разными мужчинами и любила гренки с клубничным джемом, ее оружием были дети, и в качестве самозащиты она рожала одного за другим, и хотя мужчине не дано было понять, как он мог оказаться в одной с ней постели, он тем не менее явно там побывал, и состояние опьянения — хреновое тому оправдание, однако повторно напиться до такой степени ему уже не удавалось, в сущности, она напоминала ему вывернутую наизнанку религиозную фанатичку — она, видите ли, не могла заблуждаться, поскольку опиралась на прекрасные идеи: антивоенное движение, любовь, Карл Маркс и прочее дерьмо, кроме того, она не верила в ТРУД, но, с другой стороны кто вообще в него верил? последний раз она работала во время Второй мировой войны, когда вступила в женские вспомогательные войска, дабы спасти мир от зверя, который сжигал людей в печах, — А. Гитлера, однако в интеллектуальном смысле та война, видите ли, была справедливой, и теперь она жгла в печи его.

— Бог ты мой, да позвони моему доктору.

она знала и номер, и доктора: на это она была годна, это она сделать сумела, потом были кофе, сигареты и разговор о тамошней общинной жилой новостройке.

— кто-то наклеил в сортире твое стихотворение «МУЖСКОЙ СРАЛЬНИК», и еще там есть один старый пьянчуга, Эли, ему шестьдесят, он постоянно пьян, а по пьяни ждет от козла молока.

она пыталась поговорить с ним по-человечески, поймать его в свои сети, схватить за жопу и лишить всякой надежды на одиночество, ипподром и мирное пиво, после чего он сидел бы себе и смотрел, как ее потягивают больные с помраченным рассудком, и ни у кого не было бы к нему ревности, лишь обычный пьяный бред да депрессия механических людей в механическом акте, людей, пытающихся вновь оживить струей оргазма свои цементные души.

— ну, — сказал он, — перебрался бы я, допустим, туда, пялился бы на пыльную горку и куриный помет да орал благим матом, пока не свихнулся, или нашел бы способ покончить с собой.

— Эли тебе бы понравился, он тоже все время пьян.

он бросил пивную банку в бумажный пакет.

— шестидесятилетнего пьяницу я могу найти где угодно, а если не найду, придется просто еще двенадцать лет подождать, если я их осилю.

упустив этот шанс, она принялась за кофе и сигареты, придя в некий вид скрытого и в то же время совершенно откровенного бешенства, а если вы считаете, что такого не бывает, значит, вы просто еще не встречали миссис Сторонницу Любви, Противницу Войны; миссис Стихоплетшу, миссис сидящую-на-ковре в кругу друзей и несущую околесицу…

была среда, и в тот вечер он ушел на РАБОТУ, а она отвела малышку в местный книжный магазин, где люди читали свои вещи друг другу, подобными местами смердел весь Лос-Анджелес, люди, которые умели писать не лучше кошачьей жопы, читали друг другу и рассказывали друг другу о том, какие они молодцы, это было чем-то вроде духовной суходрочки, когда ничего другого делать не оставалось, десять человек могут лизать жопу друг другу и рассказывать друг другу о том, какие они хорошие писатели, но им бывает чертовски трудно найти одиннадцатого, и, разумеется, нет смысла посылать свои творения в «ПЛЕЙБОЙ», «НЬЮЙОРКЕР», «АТЛАНТИК», «ЭВЕРГРИН», ведь там не разбираются в настоящей литературе, верно? «на своих собраниях мы читаем произведения, которые лучше, чем все, что печатается и в крупных, и мелких журналах…» — сообщило ему десять лет назад некое ничтожество.

ну и ебись с костями моей покойной мамы…

когда в ту ночь, в четверть четвертого утра, он вошел, у нее горел в доме весь свет, были подняты шторы, а она спала на кушетке голой жопой наружу. Он вошел, погасил почти весь свет, задернул шторы, зашел взглянуть на малышку, девчушка была яркой личностью, старуха еще не успела ее уничтожить, уже четыре года, он посмотрел на спящую малышку Тину, она была чудом, спящим, сумевшим выжить в этом аду. и для него это было адом, но то, что он терпеть не мог женщину, было еще и обыкновенным навязчивым бредом, дело было не только в женщине; он вообще мало кого из женщин переносил, да и сам он был не подарок — уж слишком часто они его доводили до ручки; но малышка — почему при этом, как правило, достается детям? ростом всего в два фута, ни паспорта, ни занятия, ни надежд, мы начинаем убивать их в ту самую минуту, когда они появляются из пизды, и не успокаиваемся, пока не опустим в другую яму. он наклонился и поцеловал ее — во сне, но почти стыдливо.

когда он вышел, она уже проснулась, кипятилась вода для кофе, дымилась сигарета, он приналег на пиво, да и кого ебет? кругом одни сумасшедшие.

— сегодня мое стихотворение им понравилось, — сказала она, — я прочла им свое стихотворение, и оно им понравилось, если хочешь прочесть, вот оно.