Истории обыкновенного безумия

Я поднялся по лестнице, а одеяло ни разу не шевельнулось. Может быть, пуля сделала свое дело. Я вошел к себе и бросил его в кресло. Потом я немного посидел, глядя на него. Потом мне пришла в голову одна мысль. Я взял таз для мытья посуды и положил в него газету. Потом я взял кривой нож. Таз я поставил на пол. Потом я сел в кресло. Одеяло я положил себе на колени. А в руке у меня был нож. Но проткнуть ножом одеяло было нелегко. Я так и сидел в кресле, в затылок мне дул ночной ветер прогнившего города Лос-Анджелеса, и было нелегко начать резать. Откуда мне знать? Быть может, это одеяло было одной из женщин, которые когда-то меня любили, нашедшей способ вернуться ко мне в образе одеяла. Я подумал о двух женщинах. Потом я подумал об одной. Потом я встал, пошел на кухню и открыл бутылку водки. Доктор сказал, что еще хоть капля крепких напитков, и я умру. Но это я уже проверял. Сначала наперсток. На следующий вечер — два, и так далее. На сей раз я налил полный стакан. Дело было не в смерти, дело было в печали и в чуде. В нескольких хороших людях, что плачут в ночи. В нескольких хороших людях. Быть может, одеяло, которое было той женщиной, либо пыталось убить меня, чтобы увлечь за собой в смерть, либо пыталось любить меня, только, будучи одеялом, не знало как… либо пыталось убить Мика за то, что он помешал ей, когда она хотела выйти за мной из квартиры? Безумие? Конечно. А что не безумие? Разве Жизнь не безумие? Все мы как заводные игрушки… несколько оборотов пружины, она останавливается, и дело с концом… а мы ходим, что-то воображаем, строим планы, избираем губернаторов, стрижем газоны… Безумие, несомненно, а что НЕ безумие?

Я залпом выпил стакан водки и закурил. Потом я взял одеяло в последний раз, а ПОТОМ ВОТКНУЛ В НЕГО НОЖ! Я кромсал, кромсал и кромсал, я искромсал штуковину в те мелкие клочья, которые остались от всего на свете… и бросил эти клочья в таз, а потом я поставил таз у окна и включил вентилятор, чтобы дым выходил наружу, и пока огонь разгорался, я пошел на кухню и налил еще водки. Когда я вышел, костер был яркий и алый, он полыхал хорошо — как все старые бостонские колдуньи, как все Хиросимы, как любая любовь, как любая любовь на свете, а мне не было хорошо, мне не было хорошо на свете. Я выпил второй стакан водки и почти ничего не почувствовал. Я пошел на кухню еще за одним, взяв с собой кривой нож. Я бросил нож в раковину и отвернул крышечку бутылки. Я вновь взглянул на лежащий в раковине нож. На лезвии было яркое пятно крови.

Я посмотрел на свои руки. Я искал на руках своих раны. Прекрасными были руки Христа. Я смотрел на свои руки. Там не было ни царапины. Там не было ни трещинки. Там не было даже шрамов.

Я чувствовал слезы, стекавшие по моим щекам, они ползли, точно глупые и неуклюжие безногие существа. Я был безумцем. Должно быть, я и вправду безумен.