Истории от первого лица (Повести. Рассказы)

Алла Ивановна не ругала меня тогда, только сказала, что я типичный Епиходов из «Вишневого сада» Чехова, но, как видно, запомнила мою неуклюжесть на долгие годы.

Склонив голову набок, она любовалась своей и в самом деле неподдельно старинной посудой, расставленной на белой, без единой складочки скатерти. На губах ее порхала довольная улыбка, если бы я не увидела случайно слез на кончике ее носа, я бы не поверила, что она совсем недавно, минут пять тому назад, плакала, накрывая на стол.

У нее были рассеянные светло-голубые глаза, плохо прокрашенные волосы, неправильного пегого цвета; подобно Марику, она была худой, длинноногой, длиннорукой, и так же, как у него, у нее чуть кривился рот при разговоре.

Глядя на меня отсутствующими своими глазами (наверно, в этот момент она думала о чем-то другом), Алла Ивановна спросила:

— Ты к Марику?

— Да, мы сговорились встретиться, — сказала я.

— Его нет, он скоро будет.

— Тогда я подожду, — ответила я. — Можно?

— Можно, — разрешила Алла Ивановна. — Только, пожалуйста, отойди подальше от стола…

Она отправилась на кухню, а я кинула взгляд на противоположную стену и увидела картину. На картине красовался большой фиолетовый голубь с человеческим лицом — сумрачно сдвинутые брови, красивый рот, немного впалые щеки…

Я узнала Таю, чью фотографию показал мне Марик. Ту самую Таю, кого он любил.

Я невольно позавидовала: как же он, наверное, любит ее!

Когда я училась в десятом классе, мои соученики решили однажды, чтобы каждый откровенно, не таясь, написал, что он думает о самом себе, каким человеком себя считает и перечислить без утайки все свои достоинства и недостатки.

Я написала:

«Недостатки: разбросанна, упряма, злопамятна. Достоинства: любовь к животным, щедрость».

Может быть, какое-то свое достоинство я ненароком и пропустила, но, перечисляя недостатки, умышленно утаила один, потому что стыдилась его. Это была зависть.

Я понимала, это очень гадко — завидовать, но ничего не могла с собою поделать.

Я завидовала более красивым подругам, одноклассницам, имевшим хорошие отметки, соседям, у которых окна выходили на солнечную сторону…

А больше всего я завидовала Вере Красиковой. В нее был влюблен Стасик Кубацкий, наш всеми признанный поэт; Стасик писал стихи и посвящал их все до единого Вере.

Я безумно завидовала ей, потому что знала: никогда, ни от кого мне не дождаться, чтобы меня называли «далекой звездой голубой» и «сказкой моей незавершенной», чтобы мне были посвящены вот такие строчки:

Ты пламень и лед, ты море и небо,
И знай, где б я ни жил, где бы я ни был,
Не суждено мне никогда забыть о тебе,
О чудесной твоей красоте!

Эти строчки, несмотря на некоторое несовершенство размера и рифмы, часто звучали в моем мозгу; о, если бы кто-нибудь, когда-нибудь вздумал написать что-либо подобное обо мне?!.

Однако никому, даже дяде, воспитавшему меня, я бы не призналась в том, что одержима завистью, потому что я понимала, какое это гадкое, унизительное чувство.

Теперь я тоже завидовала неведомой до сих пор Тае за то, что ее любит Марик. Но я заранее готовилась не показать своей зависти, напротив, стремилась быть веселой, приветливой, по возможности обаятельной, чтобы комар носа не подточил, чтобы никто, ни Марик, ни Тая, ни Алла Ивановна не догадались, что я завидую.

Они пришли минут через двадцать, Марик и Тая.

В жизни Тая оказалась блистательной. На фотографии пропадал ослепительно яркий цвет ее лица, многообразие цветения красок: молочно-белой кожи, яркого румянца, темных бровей, прекрасного, выразительного и одновременно нежного рта…

Пикаскин, заметив, с каким нескрываемым восхищением я разглядываю Таю, должно быть, обрадовался.

Спросил, улыбаясь:

— Что, нравится?

— Еще бы! — ответила я и покраснела от досады, потому что вспомнила, как утром я глядела на себя в зеркало и любовалась собой. Да, любовалась! Но разве можно было меня хотя бы на минутку сравнить с Таей?

Дядя говорил:

— Зависть и мстительность присущи только низменным натурам.

Однако, сознавая, что зависть — чувство мерзкое, присущее только низменным натурам, я ничего не могла с собой поделать.

Должно быть, прав был тот, кто сказал некогда, что тяжелее всего дается победа над самим собой.

Тая сказала:

— Марк много рассказывал о вас…

Голос у нее был низкий. «Наверно, она хорошо поет», — подумала я.

— Мы редко с ним видимся, — сказала я Тае. — Что же он мог такого говорить обо мне?

— Вы оба любите детективы, — ответила она. — Верно?

— Верно, — ответила я. — И оба когда-то увлекались приключенческими фильмами.

— А я не люблю детективы, — сказала Тая. — По-моему, самые интересные книги — мемуары…

Она не докончила. В комнату вошла Алла Ивановна, вытирая руки о свой голубенький, отделанный кокетливой рюшкой фартук.

— Очень рада, — светским тоном произнесла она. — Будем знакомы…