Истории от первого лица (Повести. Рассказы)

Перебивая один другого, они описывали, как опасна залитая дождем река, гремит гром, сверкают молнии, а на бушующих волнах качается утлая лодочка, готовая вот-вот пойти на дно…

И, хотя на улице стояла ясная, солнечная погода, ни о каких молниях и громе даже и подумать нельзя было, я поверила им. Я хотела поверить и поверила, и мир был восстановлен.

Вечером мы отправились в наш сарай. Все трое всячески подлизывались ко мне, усадили меня на самый удобный ящик, насыпали в подол семечек и кедровых орешков, и потом Витька сказал:

— Давайте выкурим трубку мира, чтобы больше никогда не ссориться!

Он вынул из кармана трубку, очень древнюю, с изгрызенным, дочерна обкуренным мундштуком, перетянутым стальным колечком.

— Дедова трубка, — сказал Витька, — ей, наверно, сто, а то и двести лет!

Он зажег спичкой табак в трубке, сильно затянулся несколько раз и передал трубку Семену. Семен покурил и передал Ростику, а от Ростика трубка перешла ко мне.

Я взяла в рот мундштук, но тут же вынула его. До сих пор помнится мне едкий, горький вкус табака, от которого сразу защипало язык.

— Все, — сказал Витька и спрятал трубку в карман. Он был очень бледный. И Ростик почему-то дышал с трудом, словно взбирался на высокую гору. Один Семен оставался, как всегда, спокойным.

Внезапно Ростик сорвался и выбежал из сарая.

— Что это с ним? — удивилась я.

— Ничего, слабак, — презрительно пробормотал Витька.

— Почему слабак?

Витька не ответил мне. Я увидела, как пот выступил на его лице, щеки покрылись мертвенной синевой, он зажал рот руками и тоже выбежал вон.

— Не слабак, а дело табак, — усмехнулся Семен.

На следующий день Витька принес толстую кисточку, тюбик с зеленой краской и нарисовал на двери Аськиного сарая большую пузатую трубку, похожую на валенок. Очевидно, чтобы всем было ясно — это трубка и ничто другое, он написал внизу крупными буквами: «Трубка мира».

— Так теперь будет называться наш сарай.

— А почему у тебя трубка зеленая? — спросила я.

Витька с виноватым видом оглядел свои пальцы, ставшие изумрудно-салатными, цвета молодой травы.

— Не было другой краски.

— Ладно, — сказала я, — пусть она будет зеленая. Только курить больше не будем. Ладно?

— Там будет видно, — помедлив, ответил Витька.

Он не курил больше никогда, даже став взрослым.

5

…Над пустырем появились первые звезды. Они только-только вылупились, еще неяркие, словно бы заспанные, потом засияли одна за другой и осветили валявшиеся повсюду на земле железные баки, дырявые кастрюли, сетки кроватей, все эти приметы уже исчезнувшей жизни, которые казались особенно жалкими, беззащитными в чистом свете городских звезд.

Позади меня послышались шаги. Я обернулась. Кто-то пришел?

Нет, эти люди были мне незнакомы: высокий худой старик, одетый в драповое пальто, и женщина очень маленького роста, издали кажущаяся девочкой.

Он бережно вел ее под руку. Она шла, твердо ударяя о землю то одной, то другой ногой, словно стараясь глубже врезать каждый свой шаг.

Я разглядела ее: она была тоже немолода — мешки под глазами, отекшие щеки, нездоровая, желтоватая бледность лица…

Они остановились неподалеку от меня.

— Отдохни, — сказал он.

— Я не устала.

— Отдохни, детка, — повторил он.

Я перехватила его взгляд, заботливый, беспокойный и нежный.

— Тебе не холодно? — спросил он.

— Нет.

— По-моему, ты замерзла…

— Да что ты, совершенно тепло!

Они говорили, не замечая меня, словно были совсем одни.

— Отдохнула? — спросил он.

— Да, вполне.

— Все-таки постоим еще немного.

— Нет, нет, пойдем, я хочу ходить…

Он поправил шарфик, вылезший из-под ее воротника.

И они отправились дальше, и она по-прежнему твердо, очень четко ступала каждой ногой, словно проверяла ее прочность, а он старался примерить свои шаги к ее шагам.

Должно быть, это самое большое счастье, только оно дается далеко не всем: прожить вместе до старости и продолжать любить друг друга.

Как это говорил Витька?

«Они жили долго и умерли в один день…»

Мне вспомнились наши соседи со второго этажа — Нина Львовна и Сергей Павлович.

Вот была дружная пара, вторую такую не скоро отыщешь. Всегда и везде вместе, один без другого ни шагу; им было уже далеко за шестьдесят, а он для нее был Сереженькой, она же для него Ниночкой. Только так, не иначе.

Очень забавно говорили они друг с другом:

— Ниночка, дружок, ты забыла, ведь это было тогда, когда у нас кончился гипертонический криз.

— Что ты, Сереженька, не спорь со мной, все случилось значительно раньше, когда у нас был радикулит.

Это было трогательно, и чуточку смешно, и все-таки очень трогательно, хотя говорили они совершенно серьезно, ее гипертония и его радикулит были для них поистине семейными, общими болезнями.

Я часто думала: что-то будет, если один из них умрет?

Однажды я слышала — старик Карандеев с присущей ему грубой прямотой спросил Сергея Павловича:

— Вы смерти боитесь?

Старик Карандеев любил кокетничать со смертью, часто говорил о том, что ждет ее, избавительницу, каждый день, хотя стоило ему чихнуть три раза подряд — и он уже лез в кровать под одеяло.

— Нет, не боюсь, — сказал Сергей Павлович. — Смерть не самое страшное…