Истории замка Айюэбао

Спальню замка Айюэбао уже заполняли мягкие сумерки, но свет они включать не стали. Чуньюй Баоцэ не видел слёзы, навернувшиеся на глазах у Куколки. Ей и самой это казалось странным: уж сколько боли и печали ей выпало за эти дни, а она всё терпеливо сносила, и только сейчас, оказавшись в мире этих двоих — Комиссара и председателя, — не смогла сдержать слёз. Были ли это слёзы радости за него, пережившего столько горя и потрясений и наконец нашедшего счастье, или же слёзы досады и ревности, она сама толком не понимала. Она сунула ему под шею подушку-валик, отёрла у него со лба капельки пота и слюну с уголков губ. Он слишком утомился, хотя сейчас лишь мысленно возвращался к своему долгому тернистому пути и делился воспоминаниями. Он утомился душой; ему страшно было возвращаться в прошлое — воспоминания снова бередили его старые раны. Куколка неплохо умела угадывать мысли мужчин: взять, к примеру, чувственного и темпераментного Хромого и угрюмого и решительного Тощего — никто из них не умел и не любил говорить о своём прошлом. Главной добродетелью женщины в их понимании было умение держать рот на замке, но иногда и они нуждались в искренности. Несмотря на тяготы и лишения, такая откровенность возможна лишь в обмен на ещё большее взаимопонимание и преданность. Куколка поглаживала слегка поредевшие вьющиеся волосы Чуньюй Баоцэ и легонько целовала его в уголки губ, а тот, видимо, в ответ на эту поддержку и утешение, положил руки на кончики её волос и заскользил руками вниз вдоль её спины. Глядя в её сверкающие глаза, он легонько вздохнул:

— Таких женщин, как ты, в книгах обычно не называют «человек».

— Как это? А как же тогда называют?

— Личность. — Немного помолчав и подняв лицо к потолку, он продолжал: — От Комиссара я снова вернулся в Саньдаоган, но на душе было неспокойно. Ночью рабочий участок освещали фонари; абсолютно все зажигал я — нельзя было, чтобы хоть один из них погас. Я также пообещал, что заберу к себе дядюшку Ли Ицзиня на старости лет и буду за ним ухаживать. Однако, проспав до рассвета, я вновь испугался. Испугался, что останусь здесь до конца жизни, а ведь это не мой родной дом.

— Но вы, наверное, испугались её пистолета, — предположила Куколка.

— Может, и так. Чем теснее я с ней общался, тем больше понимал, до чего она была чудная, родилась она не в то время. Проще говоря, она не была создана для мирной эпохи и не годилась для мирной жизни. Если бы жизнь её выпала не на период коротких вооружённых стычек, а на долгие военные годы, она бы, наверное, дослужилась до генеральского звания. Она не была любителем того, что обычно происходит между мужчиной и женщиной; даже во время близости с мужчиной обязательно должны были быть победитель и проигравший, а тех, кто просто стонет да охает, она не жаловала. Она обожала свой изготовленный кустарным способом пистолет. Я спрашивал, стреляла и убивала ли она кого-нибудь из этого пистолета. Она отвечала: само собой. Особо упомянула она тот случай, когда наказали одного деревенского ганьбу[18], который частенько «портил дочерей негодяев». Она оттащила его к краю поля, где рос «чёртов имбирь», прицелилась ему в бедро и выстрелила.

— Что такое «чёртов имбирь»? — еле слышно переспросила Куколка.

— Топинамбур. В её понимании я занимался не промышленностью и не коммерцией, а боевыми действиями, а потому мне обязательно нужен был «комиссар». Когда я уехал от неё, на душе стало пусто, потом я начал тосковать, иногда посреди ночи, не в силах дождаться рассвета, вскакивал и уезжал к ней на служебной машине.

— Это всё гормоны и не более того.

— Может, и так, однако я знал, что теперь не могу жить без неё, без этой сильной женщины, которая целыми днями дымит сигаретой и ещё совсем недавно носила за поясом два пистолета. В каждую нашу встречу мы запирали дверь и проводили вместе целые сутки или двое, разлучаясь лишь ненадолго и рассказывая друг другу абсолютно обо всём. У меня на теле полно шрамов, и каждый из них может рассказать леденящую кровь историю. Шрам на голове остался мне на память о том деле с коровой — самое унизительное, что было в моей жизни. Я долго колебался, прежде чем рассказать ей об этом эпизоде из моей жизни. И угадай, что она ответила, когда услышала эту историю?

— Что же она сказала?

— Хлопнула себя по ляжкам и воскликнула: «Да даже если ты и пользовал ту корову, что в этом такого? Мне наоборот нравится, что ты ничего не боишься и не стесняешься!» А я ей говорю: «Да нет же, я правда этого не делал». Она раздражённо фыркнула, жалея, что её не было со мной той ночью. А по мне так слава богу, иначе она бы там их всех перерезала.

Куколка испуганно вздохнула.

— Всякий раз, уезжая от неё, я ощущал душевный подъём. Всю первую половину своей жизни я провёл в унижениях и страхе, и мне больше не хотелось жить, умножая гнев и злость.